Искусство первой буквы
Продолжение. Начало см. в № 10-12’2004, 1-2’2005, 1-3’2007
Через эпохи и стили: барокко и рококо
Каждый стиль приносит с собою
свой особый дух.
Генрих Вёльфлин
Своего апогея барочная каллиграфия достигла в творчестве немецкого мастера Пауля Франка из города Меммингена. Изданная им в 1601 году коллекция алфавитов «Искусное начертание различных инициалов, прописных букв и прочее» демонстрирует незаурядный артистизм во владении ширококонечным пером. Для более детального воспроизведения тонкой работы многие образцы «Искусного начертания» были гравированы в увеличенном виде. Самые крупные настолько превышали книжный формат, что их печатали на вклейках, вдвое превосходивших размер страницы1.
Каллиграфическая выразительность линий была доведена Франком до предела: в одном инициале его перо свободно передает и трепетную дрожь тончайших усиков, и напряженность гигантских тугих спиралей, похожих на часовые пружины. Асимметричный рисунок всех алфавитных знаков (кроме считаных вариантов «O») сообщает письму ярко выраженный динамизм. Энергичная пластика и резкий контраст линий, внезапная смена ритма и множественные повторы — все это усиливает иллюзию нескончаемого внутреннего движения (рис. 1).
Рис. 1. Спиральный росчерк, выступающий из плетения танцующих линий, — несомненно, та главная пружина, что приводит в действие этот сложный механизм Буква «Y» из каллиграфического алфавита Пауля Франка. Мемминген, 1601 год
В сущности, букв как таковых в этих алфавитах нет. Виртуозное художество Франка отображает не видимые очертания письменных знаков, а то, что обычно ускользает от глаз, — мимолетное возмущение, оставляемое знаком на бумаге. Оно подобно кругам на воде от брошенного камня. Нужно обладать сверхъестественной остротой восприятия, чтобы ухватить взглядом и в мельчайших подробностях запечатлеть завихрения потоков, обтекающих буквы с разных сторон. Графемы без конца дробятся различными вариациями повторяющихся линий, но ни одна из них, взятая в отдельности, не очерчивает буквенного контура. Только в сочетании их сгущений и разрежений возникает нечто, отдаленно напоминающее ту или иную букву алфавита (рис. 2).
Рис. 2. В алфавитах Франка нет застывших форм. Всякий раз образ буквы заново рождается на глазах зрителя. Инициалы «X», «Y» и «Z» Мемминген, 1601 год
Рисунок подчас так усложнен, что очертания знака едва угадываются. Но, в отличие от ренессанса, искусство барокко предпочитало как раз не строгость форм, а размытость масс. Для него важнее были не покой, а движение, не математическая выверенность, а кипение мыслей и чувств. Пренебрегая внешними оболочками букв, немецкий каллиграф творил из линий живые характеры алфавитных знаков в их бесконечно разнообразных проявлениях. Ни до, ни после Пауля Франка рисунок каллиграфических инициалов не достигал такого напряжения и декоративного богатства форм.
Рис. 3. Орел (aquila), дельфин (delfino), слон (elefante), феникс (fenice), гидра (hydra), лев (leone), макака (macaco), медведь (orso), павлин (pavone), жаба (rospo), бык (toro) и гадюка (vipera) — обитатели алфавитного зверинца Альда Мануция Младшего Венеция, 1579 год
Впрочем, инициальная графика барокко была бы гораздо беднее, если бы воздействовала на зрителя одной только пластикой линий. С конца XVI столетия вошел в моду новый, утонченный прием оформления алфавитов с фигурами. Персонажи инициалов стали подбираться таким образом, чтобы имя человека или название животного начиналось с буквы, которую они украшали (рис. 3). Порой эти рисунки составляли сквозной сюжет: так, «Новый искусный алфавит» (1595) Иоганна Теодора де Бри открывался сценой грехопадения Адама (Adam), а завершала его фигура Христаискупителя (Xρiστoç). Между ними разместились герои библейской и церковной истории: царь Давид (David), папа Климент VIII (Kliment VIII), евангелист Лука (Lucas), пророк Моисей (Moses), апостол Петр (Petrus), сатана (Satan) и даже аллегорическое изображение Истины (Warheit) — рис. 4. При этом художник показал себя полиглотом: в именах персонажей смешались немецкий, латинский и греческий языки. Некоторые буквы сопровождались не одним «именным» изображением, а несколькими.
Рис. 4. «Вера» (Fides) — начертано на развороте книги; лилия и камыш подчеркивают ее чистоту и стойкость. Юный пастух Давид в углу рисунка не оставляет сомнений, что главный герой инициала — великан Голиаф (Goliath). Буквы из «Нового искусного алфавита» Иоганна Теодора де Бри. Франкфурт-на-Майне, 1595 год
Подобная связь алфавитных знаков с графическими образами была в XVI веке не нова, но хорошо подзабыта. Ведь еще в рукописи эпохи Каролингов — Сакраментарии Дрогона (850–855) — многолюдная сцена внутри буквы «C» изображала Concedeqs — Вознесение (этим словом и начинался книжный текст). Заглавную «E» в начале Книги Иезекииля («Et factum est…» — «И было…» (Иез. 1, 1)) средневековые художники нередко совмещали с фигурой пророка, имя которого на латыни тоже писалось с «E» (Ezechiel). Известен манускрипт XIII столетия, на странице которого монахиллюминатор изобразил собственную персону: сидя на скамеечке у основания буквы «R», он раскрашивал алым минием спину дракона. Почему художник из всех инициалов рукописи избрал для себя именно «R», объяснялось здесь же его подписью: FR·RVFILIVS (брат Руфилий).
Этим приемом с успехом пользовались как на Западе, так и на Востоке — в Византии и славянских землях. Но в рукописной книге подобные инициалы содержали в себе тонкую игру: здесь прежде всего была важна их связь с текстом (или хотя бы с процессом нанесения этого текста на пергамен). Именно она поражала воображение и побуждала задуматься о тайных связях, пронизывающих мир. Гравированные же алфавиты изначально ни с одним текстом связаны не были. Мастер даже предположить не мог, в каких книгах его работа найдет применение. Поэтому в алфавитах смысловая рифма была поверхностной, отвлеченной — персонажи инициалов иллюстрировали не текст, а избранную художником тему: звериную, библейскую, античную… В букве «A» на месте орла (ит. aquila), легко могла оказаться цапля (ит. airone) или утка (ит. anitra), а в литере «I» героическая Юдифь (лат. Iudith) без ущерба заменялась пророком Ионой (лат. Ionae) или апостолом Иоанном (лат. Ioannis)2.
Надо сказать, что и символика к XVII столетию приобрела совсем иной характер по сравнению с предыдущими веками. Христианские идеалы Средневековья были сильно потеснены индивидуализмом Нового времени, нашедшим поддержку в античной мифологии. Но и та, в свою очередь, не осталась без изменений и была существенно переосмыслена в угоду галантному веку. На новом Олимпе восседал Амур — ему курили фимиам писатели и приносили в жертву свои творения художники. В моду вошли книги эмблем, посредством символов и остроумных девизов закреплявшие новые жизненные ориентиры. Будуарные темы и утонченная эротика проникли и в гравированные алфавиты, которые выходили отдельными изданиями, обычно предназначенными для рассматривания. Если ими и пользовались как образцами, то для украшения произведений художественной литературы либо в любовной переписке.
Наиболее знаменита в этом ряду обширная коллекция аллегорически орнаментированных инициалов и монограмм, выпущенная в свет в 1666 году парижским каллиграфом Пуже. Предмет, которому автор адресовал свое издание, недвусмысленно был указан на титульном листе: «Алфавит любви, или Собрание вензелей для любовников и художников». Можно лишь подивиться изобретательности французского мастера: какие только ситуации не предусмотрел он в своей работе!
Так, о плененности предметом страсти эффектно можно было заявить, начав письмо буквой, составленной из звеньев цепи. При этом оковы в рисунке инициала, отделанные фигурными вставками, одновременно подчеркивали изысканный вкус их обладателя — недаром книги эмблем того времени упоминали о двойственной природе цепей: они служили не только оковами, но и украшением (torquent et decorant).
Победителю в любовной баталии были предназначены буквы, увитые лавровыми листьями,— подобно тому, как в Древнем Риме обвивали лавром оружие, принесшее победу, дабы очистить его от пролитой крови. Перенесение античного ритуала с оружия на письмо лишний раз свидетельствует, что слово в галантный век успешно соперничало с клинком.
Для нежных признаний влюбленного сердца служили многочисленные инициалы, проросшие молодыми побегами и зацветшие дивными цветами — символами весны, юности, страстного влечения. Каждый такой алфавит сочетался с тем или иным растением, причем его изображения были на редкость подробны. От художника не ускользали ни мельчайшие шероховатости стебля, ни тонкие прожилки на листьях и лепестках, ни иллюзорная дрожь тычинок.
Цветы, вплетенные в рисунок заглавных букв, порой красноречивее слов говорили о чувствах пишущего. Бутон розы, окруженный шипами, подразумевал «надеющуюся любовь с сомнениями неизвестности». Ветка сирени, полученная в ответ, выказывала осторожную симпатию: «Каждое выражение твоего лица и каждое твое слово говорят о красоте твоей души». Холодный ирис, напротив, не оставлял надежды: «Твои лицемерные чувства пройдут, так что и следа не останется». Наконец, тростник не скрывал раздражения: «Приплюсуй этот отказ к уже полученным ранее»3.
Вершину своей богатой коллекции Пуже поместил на развороте, где каждая новая буква была декорирована особым, отличным от предыдущих букв способом. Поистине это алфавитгербарий: здесь можно отыскать гирлянду благоухающих роз («D») и плетение из нежных незабудок («L»), поникшие султаны камыша («H») и венок из лавровых листьев («O»), голый стебель, усыпанный шипами («R»), и плодоносящее древо («Y»). Впрочем, некоторые письменные знаки имеют наряды нерастительного происхождения: буква «I» изображена в виде многократно перевитой ленты, «M» — нити жемчужин, «U» — вереницы пышных бантов. Стилевое смешение и разнородность материалов не помешали художнику подобрать буквы с завидным вкусом, и хотя каждый знак здесь нарочито самостоятелен, в целом алфавит имеет вид завершенный и в своем роде единственный: ни отнять у него, ни прибавить (рис. 5).
Рис. 5. Повальное увлечение эмблемами нередко превращало инициалы в настоящие ребусы. «Нет такой вещи под солнцем, которая не могла бы дать материал для эмблемы», — писал современник Пуже Богуслаус Бальбинус (Цит. по: Махов А.Е. Печать недвижных дум // Эмблемы и символы. М., 2000. С. 9) Буквы «A», «M», «R» и «V» из «Алфавита любви». Париж, 1666 год
Легкость, с какой Пуже менял буквам наряды, знаменовала приход в искусство алфавитов новых веяний и настроений. «В начале своего существования барокко было тяжело, массивно, лишено свободы и серьезно, — писал Генрих Вёльфлин, — постепенно его массивность тает, формы становятся легче и радостнее, и в конце концов приходит то игривое разрушение всех тектонических форм, которое мы называем рококо»4 (рис. 6).
Рис. 6. Причудливые фантазии, выложенные из обломков раковин (фр. rocaille), — основной мотив нового стиля, который лег в основу его названия (rococo = rocaille + barocco). Французские орнаментальные инициалы XVIII века
Орнаментальные мотивы рококо, полностью лишенные внутреннего напряжения, выплеснули свою экспрессию в экстравагантном формотворчестве. Асимметрия и капризная непредсказуемость декора достигли здесь, кажется, крайней степени. Едва ли в окружающей натуре можно было найти столь вычурные образования, предлагаемые новым стилем, хотя как раз возобновленная связь с природой настойчиво культивировалась галантным веком.
Инициальные сюжеты того времени не отличались особым разнообразием. Чаще всего фоном для букв служили картины быта или пейзажи, лишенные какихлибо конкретных черт, однако непременно красивые и аристократическиизящные. Пасторальная идиллия, мизансцена в саду или в гостиной, фривольная сценка из жизни любовников — все это преподносилось в утонченном виде и с известной долей шарма. Нередко, усугубляя легковесность изображаемого действа, рисунок заглавной буквы сильно высветлялся, делался легким и воздушным (рис. 7). А если к гравированному алфавиту прикладывал руку художникколорист, то пользовался он, как правило, нежными пастельными тонами: розовым, небесноголубым, вердепомовым5, которые наполняли манерную изысканность линий невесомой плотью. Мелкие детали, оставленные белыми, дробили изображение, скрадывая истинный его масштаб (рис. 8).
Рис. 7. Купидоны, романтические виды, аллегории и эмблемы — инициальные герои и декорации, казалось бы, остались прежними, однако их рисунок сделался заметно светлее и легче Французские орнаментальные инициалы XVIII века
Рис. 8. Стеганный в мелкую клетку фон внутри рокайльного обрамления придает этому алфавиту уютный, домашний вид — как будто перед нами не буквы, а элементы мебельного гарнитура из гостиной Французские орнаментальные инициалы XVIII века
К слову сказать, «комнатный», интимный характер стиля рококо позволил инициалу вновь уменьшиться в размере — именно в измельченном и малом рококо достигало большего эффекта. Заглавная буква на странице книги походила на изящную безделушку из коллекции аристократащеголя — она тешила глаз, не претендуя на чтото большее.
Законодателем мод в подобной орнаментации инициальных букв долгое время являлась Франция. В числе иностранцев, создавших блестящие образцы нового стиля, можно назвать португальца Мануэля де Андраде и итальянца Мауро Погги.
Собрание каллиграфических и декоративных инициалов Андраде было издано в Лиссабоне в 1719 году с характерным названием «Новая школа». Давно подмечено, что начертания букв в каллиграфических алфавитах исключительно музыкальны. Известный художник шрифта В.В.Лазурский писал, что «буквы поют под пером» настоящего мастера, а «каллиграфические листы производят впечатление музыкальных произведений, только обращенных не к слуху, а к глазу»6. Более того, какой бы образец письма мы ни взяли, его линии непременно окажутся созвучны тому или иному музыкальному жанру либо отдельной пьесе. И если сложную полифонию сочных нажимов и тонких волосных нитей Пауля Франка можно сравнить с токкатами и фугами Баха, то прозрачное кружево Мануэля де Андраде скорее напоминает менуэт.
Порхающие движения пера каллиграфавиртуоза переносят нас во времена придворных балов и любовных интриг, в жеманную атмосферу румян и белил, кокетливых мушек и пудреных париков. Плавные округлые линии и дробные перекрестия очень похоже передают манеру бального исполнения менуэта, сочетавшего в себе медленные церемониальные поклоны и реверансы с мелкими па, которые, собственно, и дали название танцу7. Начиная письменное послание, буква Андраде как бы раскланивается перед адресатом, с тонким артистизмом, не исключающим, впрочем, почтительности, приветствует его, прежде чем приступить к сообщению новостей (рис. 9).
Рис. 9. Кажется, что буквы начертаны одним движением, не отрывая пера от бумаги, однако в большинстве случаев это не так. Буквы «B», «C», «X» и «Z» из «Новой школы» Мануэля де Андраде Лиссабон, 1719 год
Рис. 10. Мануэль де Андраде оживил и растительный алфавит — на кустах его букв пробудились и защебетали птицы Инициалы из «Новой школы». Лиссабон, 1719 год
В эпоху барокко еще оставалась популярной идея «книги природы» — представление о мире как о некоем грандиозном тексте, автором которого является Господь (рис. 10). «Этот мир — книга инфолио, в которой заглавными литерами набраны великие дела Божьи, — писал в XVII столетии английский поэт Ф.Куарлеа. — Каждое творение — страница, и каждое действие — красивая буква, безупречно отпечатанная»8. Неизвестно, были ли эти строки знакомы флорентийскому писцу Мауро Погги, но фолиант орнаментальных латинских букв, гравированных по его рисункам для аббата Лоренцо Лоренци, как нельзя лучше иллюстрирует слова англичанина.
Может, это звучит парадоксально, но работа Погги меньше всего напоминает алфавит. Перед нами скорее зоологический атлас, нередкий в те времена, коллекция экзотических птиц и животных, непринужденно разбросанных фантазией художника по листам альбома. Ажурные плетения вьюнка неплохо организуют изобразительное пространство: они собирают существа в группы, придают композициям законченный вид, и только потом зритель с удивлением обнаруживает в этих рисунках знакомые контуры букв. Немалый размер гравюр (каждому инициалу отведена отдельная страница) еще больше увеличивает зазор в их восприятии. Письменные символы можно видеть, а можно и вовсе не обращать на них внимания, любуясь красотой Божественных созданий, — художник никого ни к чему не принуждает. Эта оторванность в работе Мауро Погги графики от письма красноречиво говорит о некоем пределе, к которому подошло в алфавитах декораторское искусство рококо (рис. 11).
Рис. 11. Несмотря на общую реалистичность изображений, художник сохранил в них и элемент условности: тело животного может неожиданно слиться с растением, а стебли и листва подчас напоминают архитектурную лепнину. Начальные листы «Алфавита инициальных букв, придуманных и начертанных Мауро Погги, флорентийским писцом, и гравированных для аббата Лоренцо Лоренци». Италия, XVIII век
Сменивший барокко классицизм вновь вспомнил о лапидарной простоте былых времен. Формы заглавных литер снова очистились от орнаментальных наслоений, сюжеты инициалов опять приобрели цельность и ясность, техника гравирования свелась к тонкой пластичной контурной линии без всякой тушевки. Широкое распространение получили обыкновенные наборные буквицы. «Любая книга тем совершеннее, чем отчетливее проявляется в ней простая красота букв… Одни только буквы и являются необходимым и достаточным элементом книги, все прочее же существует благодаря им», — провозгласил в «Типографическом руководстве» (1818) известный artista della semplicit à9 своего ве ка Джамбаттиста Бодони10.
История, замкнув круг, повторилась на качественно ином витке своего развития, но это уже тема для новых наблюдений и размышлений.
1 См.: Muzika F. Die schöne Schrift. Prag, 1965. Bd. I. S. 352.
2 В дальнейшем такой тип алфавитов получил свое закономерное завершение — он превратился в детскую азбуку.
3 См.: Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996. С. 307-308.
4 Вёльфлин Г. Ренессанс и барокко. СПб., 2004. С. 54.
5 Вердепомовый (от фр. vert de pomme) — яблочно-зеленый.
6 Лазурский В.В. Художник книги и шрифта Германн Цапф // Искусство книги: 1961-1962. Вып. 4. М., 1967. С. 140.
7 Menuet — от фр. menu — маленький, мелкий.
8 Цит. по: Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 263.
9 Мастер простоты (ит.).
10 Бодони Дж. О письменности и книгопечатании // Книгопечатание как искусство: Типографы и издатели XVIII-XX веков о секретах своего ремесла. М., 1987. С. 66.
Продолжение следует
 |
|