Под аркой победы. Часть 5

Алексей Венгеров, профессор, докт. техн. наук

В заключительной, пятой части публикации об Отечественной войне 1812 года представлены еще две исторические книги, которые вышли в первой половине XIX века. В первой рассказывается о Бородинском сражении если не его участником, то хотя бы претендующим на историческую правду наблюдателем. Во втором издании речь идет о событии (даже с элементами мистики), которое не только будоражило умы обывателей, но и вдохновляло поэтов той поры…

«Очерки Бородинского сражения» Федора Глинки (1839)

Генеральное сражение Отечественной войны 1812 года, которое российские историки называют Бородинским, а французские — битвой при Москве­реке, состоялось 26 августа (7 сентября) в 124 км к западу от Москвы, близ села Бородина. Русские войска насчитывали около 150 тыс. человек (в том числе — 114 тыс. регулярных войск, около 8 тыс. казаков и 28 тыс. ратников ополчения). Великая армия Наполеона состояла из 135 тыс. человек. У русских имелось 624 орудия, у французов — 587.

Битва началась около 6 часов утра и продолжалась до 7 вечера. Артиллерийская дуэль и ружейная перестрелка завершились лишь с наступлением темноты. Точные цифры погибших в этот кровавый день неизвестны, но, согласно оценкам современных исследователей, русские потеряли от 45 до 50 тыс. человек, Великая армия — около 35 тыс. Кроме того, от холода, голода и недостаточного ухода в ближайшие после сражения месяцы умерли тысячи раненных при Бородине солдат и офицеров обеих армий.

Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения: Восп. о 1812 годе: [В 2-х ч.]. М.: Тип. Н. Степанова, 1839. Ч. 1. 69 с. Ч. 2. 116 с.

Первая полоса издания

Несмотря на колоссальные потери, ни одна из сторон не выполнила стоявших перед ней задач: русские не сумели отстоять Москву, французы и их союзники не добились окончательного разгрома противника. При этом противоборствующие полководцы — М.И. Кутузов и Наполеон — в официальных реляциях объявили себя победителями.

Писатель Ф.Н. Глинка (1786—1880) не участвовал в Бородинском сражении, но имел возможность наблюдать его со стороны. На протяжении всей битвы он, отставной поручик и начинающий литератор, выступал только в роли зрителя, о чем впоследствии поведал в принесших ему известность «Письмах русского офицера»: «Большую часть этого ужасного дня проводил я то на главной батарее, где находился Светлейший <князь М.И. Кутузов>, то на дороге, где перевязывали раненых. Я видел это неимоверно жестокое сражение и ничего подобного в жизнь мою не видал, ни о чем подобном не слыхал и едва ли читывал». Это издание подробно описано в КомпьюАрт № 5’2012.

Уникальный подносной экземпляр. Книга вложена в цельнокожаный футляр начала ХХ века, оклеенный изнутри бархатом. У издания тканевый переплет. Форзацы белого атласа. Крышки обтянуты фиолетовым бархатом. На крышках медные рамки-накладки с узорчатыми углами. Медный фигурный замочек. В центральной части верхней крышки изображен фрагмент орудийного лафета с гравированной надписью: «Очерки Бородинского сражения. Воспоминания о 1812 годе». Тройной золотой обрез. Формат издания 20x12,5 см

Четверть века спустя Глинка вновь обратился к событиям 26 августа 1812 года, чтобы поведать о них пером историка. Эти двадцать пять лет оказались для него непростыми. Они вместили участие в битвах, службу в Генеральном штабе, напряженный писательский труд, дружбу с Пушкиным и Карамзиным, читательское признание, членство в тайных обществах, арест и следствие по делу декабристов, ссылку в Петрозаводск, жизнь в Твери и Орле. В 1835 году Глинка вышел в отставку и поселился в Москве, чтобы целиком посвятить себя литературному труду.

«Очерки Бородинского сражения» готовились им к юбилею — 25­летию окончания войны с Наполеоном. Обдумывая стиль своего будущего сочинения, Глинка пришел к выводу, что «слог в описаниях событий 1812 года должен быть исполнен важности, силы и ясности». Взяв эту формулу за руководство к действию, писатель принялся за работу над книгой, в которой постарался обобщить сведения, содержавшиеся в официальных документах, воспоминания участников и собственные впечатления. Результатом кропотливого труда стал ряд очерков, в которых нашли отражение наиболее важные события, случившиеся во время битвы.

Фрагмент текста издания

Конечно же, многих документов Глинка не знал и, с точки зрения современной науки, допустил немало ошибок. Однако при этом книга не потеряла ни исторического, ни художественного значения и до сих пор привлекает внимание обилием интереснейшего фактического материала и четкой, образной авторской речью. Очерки изобилуют мастерски выписанными батальными сценами. Вот, к примеру, рассказ об одной из французских атак: «Пехота и артиллерия русская, молча, но взводя курки и подняв фитили, выжидали приближения французов. Страшно идти на неприятеля, который не стреляет!.. Но французы шли... Русская линия брызнула им прямо в лицо целым дождем пуль и картечи!.. Французы облились кровью и не остановились». Следом — ответ русских: «Строй наш, во всей длине своей, двинулся с места и пошел скорым шагом в штыки! Сошлись!.. У нас нет языка, чтоб описать эту свалку, этот сшиб, этот протяжный треск, это последнее борение тысячей!.. Следствием этого упорного борения было раздробление! Тысячи расшиблись на единицы, и каждая кружилась, действовала, дралась! Это была личная, частная борьба человека с человеком, воина с воином». И здесь же Глинка приводит записанные им слова старого солдата: «Под Бородином мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два... устали, руки опустились! И мы, и французы друг друга не трогаем, ходим, как бараны! Которая сторона отдохнет — и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись!»

Важнейшее место в «Очерках» занимает панорама центра позиции русской армии в разгар сражения, то есть описание того, чему сам автор был свидетелем: «Ужасна картина части поля Бородинского, около деревни Семеновской, где сражение кипело, как в котле. Густой дым и пар кровавый затмили полдневное солнце. Какие­то тусклые, неверные сумерки лежали над полем ужасов, над нивою смерти. В этих сумерках ничего не видно было, кроме грязных колонн, наступающих и разбитых, эскадронов бегущих. Груды трупов человеческих и конских, множество распущенных по воле лошадей, множество действующих и подбитых пушек, разметанное оружие, лужи крови, тучи дыма — вот черты из общей картины поля Бородинского!..

Даль также представляет вид совершенного хаоса: разорванные, изломанные французские эскадроны кружатся, волнуются и исчезают в дыму, уступая место пехоте, выступающей стройно».

Здесь Глинка частично воспроизвел уже опубликованный фрагмент из своих «Писем русского офицера». Известно, что этой книгой увлекался М.Ю. Лермонтов, который в 1837 rоду, к 25­летию Бородинского сражения, использовал ее при написании ставшего впоследствии знаменитым стихотворения «Бородино»:

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

Слились в протяжный вой...

«Перенесение праха Наполеона» (1841)

Наполеон Бонапарт скончался после пятилетнего заточения на острове Святой Елены 5 мая 1821 года, в 5 часов 49 минут пополудни, окруженный немногочисленной свитой и офицерами английского гарнизона. Стоявшие около постели расслышали последние слова умирающего: «Франция... армия... авангард...» Четыре дня спустя останки великого узника были преданы земле: гроб могущественнейшего из европейских владык XIX столетия поместили в построенный на пустыре небольшой каменный склеп, над которым возвели скромную часовенку.

Девятнадцать лет спустя прах Наполеона был перевезен во Францию. Знаменитый французский романист Оноре де Бальзак, присутствовавший 15 декабря 1840 года при торжествах, так рассказал об этом в письме к своей возлюбленной, польской аристократке и подданной российской короны Эвелине Ганской: «Берега Сены были черны от теснившегося на них народа, и все опустились на колени, когда мимо них проплывал корабль. Это величественнее, чем триумф римских императоров. Его можно узнать в гробнице: лицо не почернело, рука выразительна. Он — человек, до конца сохранивший свое влияние, а Париж — город чудес. За пять дней сделали сто двадцать статуй, из которых семь или восемь просто великолепны; воздвигнуто более ста триумфальных колонн, урны высотою в двадцать футов и трибуны на сто тысяч человек. Дом Инвалидов задрапировали фиолетовым бархатом, усеянным пчелами. Мой обойщик сказал мне, объясняя, как всё успели: “Сударь, в таких случаях все берутся за молоток”».

Прочие обитатели Российской империи могли узнать подробности событий, происходивших в те дни во французской столице, из газет, а также из небольшой брошюрки, озаглавленной «Перенесение праха Наполеона». Книжица была составлена по материалам французской прессы, на что косвенно указывало место публикации — типография Journal de Saint­Pétersbourg — самой популярной в России франкоязычной газеты, специализировавшейся на перепечатке новостей из зарубежных изданий.

Перенесение праха Наполеона с острова Святой Елены в парижский Дом Инвалидов. СПб.: Тип. Journal de Saint-Pétersbourg, 1841. 58 с.: илл., 2 л. илл., фронтиспис — аллегорическая картина «Наполеон, выходящий из могилы», гравюра с ориг. Горация Верне; 22,5x15 см. В изд. обл., обклеенной сверху оберточной бумагой 1920-х годов. В тексте карандашные читательские пометки. На заднем форзаце ярлык «Книжная лавка Литфонда СССР» с пометами о приобретении книги от 19 января 1954 года

Начав повествование с истории вопроса (идея перезахоронения Наполеона неоднократно обсуждалась французскими властями, но всякий раз отвергалась из­за боязни всплеска бонапартистских настроений), автор поет хвалу Луи­Филиппу, решившему осуществить этот замысел. Далее рассказывается о переговорах правительства Тьера с англичанами, немедленном согласии британской стороны и инициативе Палаты депутатов, решившей выделить на церемониальные нужды колоссальную по тем временам сумму в миллион франков. Особое внимание уделяется деталям подготовки морской экспедиции, возглавить которую французский король приказал своему сыну Францу­Фердинанду, принцу Жуанвильскому. Служа на флоте с шестнадцати лет, тот уже участвовал в нескольких дальних походах и зарекомендовал себя как храбрый, находчивый и исполнительный офицер.

Под начало принца Жуанвильского были выделены фрегат «Ля Белль Пуль» и корвет «Ля Фаворит». Вместе с командой на борт поднялись несколько генералов наполеоновской свиты, а также личные слуги императора, за два десятилетия до того разделявшие его изгнание. Корабли вышли из Тулона (города, где когда­то взошла звезда воинской славы Наполеона) 6 июля 1840 года и три месяца спустя бросили якоря на рейде Святой Елены.

Иллюстрация вне текста: «Наполеон в гробу» — гравюра, подписанная инициалами «Е. К.»

После выполнения необходимых процедур в ночь с 14 на 15 октября было произведено вскрытие склепа и гроба Наполеона. Вот как описывается картина, открывшаяся глазам присутствовавших: «Усопший великий муж лежал совершенно невредимый, так, что его можно было узнать с первого взгляда, в полном полковничьем мундире гвардейских егерей, который был любимым нарядом его при жизни. Тело было вытянуто, как бы только что положили его в гроб. Несколько поднятая голова покоилась на подушке. Кожа лица и головы была желта, жестка и плотно прильнула к черепу; выпуклость зрачков весьма немного убавилась в своем объеме, а под закрытыми веками виднелись еще ресницы. Хрящ и кожа носа были в совершенной целости, одни боковые части несколько повредились. Гибкая мякоть щек отличалась еще белизною, а посинел один подбородок, на котором подросла на пол­линии борода. Подбородок сей сохранил еще весь обыкновенный облик покойного императора. Несколько скорченные губы выказывали верхний ряд белых острых зубов. В руках не примечено ни малейшей перемены, и если они утратили свою прежнюю гибкость, то сохранили еще весь жизненный цвет; то же можно сказать и о пальцах, высунутых из расшившихся сапог. Правая рука осталась твердою, но несколько уменьшившейся в размере. Грудь и живот провалились. Зеленый и красный цвет мундира почти нисколько не поблекли от времени и сохранили прежнюю свежесть. Эполеты и две орденские ленты потемнели, одна золотая корона офицерского знака Почетного легиона не утратила своего блеска. На бедре лежала известная наполеоновская шляпа: она нисколько не истлела, а только сплюснулась. Серебряные вазы с сердцем и внутренностями Наполеона, поставленные между ногами его, не могли быть исследованы, так как плотно прильнули к телу его».

Иллюстрация вне текста: «Гроб Наполеона в Доме Инвалидов» — гравюра, подписанная «Эльваль»

В тот же день торжественная процессия доставила гроб, украшенный императорским вензелем, на берег, откуда его шлюпкой перевезли на борт французского фрегата. Еще через 43 дня благополучного плавания «Ля Белль Пуль» вошел в Шербурскую гавань. Возвращение Наполеона на родину свершилось. Последняя глава книги посвящена рассказу о пышных торжествах, сопровождавших траурную процессию на всем пути от Шербура до Парижа, а также тому восторженному приему, который устроили толпы парижан некогда обожаемому, а затем преданному ими императору. Свой рассказ автор завершает патетической фразой: «Апофеоз Наполеона совершился: с этих пор он принадлежит истории, поэзии и признательным воспоминаниям французов». Он не ошибся. Ни историки, ни поэты не заставили себя ждать. Так, в первые месяцы 1841 года в различных русских журналах и альманахах появились стихи «На перенесение Наполеонова праха», принадлежавшие перу таких известных стихотворцев, как А.С. Хомяков, А.И. Подолинский, Е.П. Ростопчина. Но, пожалуй, наибольшую известность снискало «Последнее новоселье», написанное двадцатишестилетним поручиком Михаилом Лермонтовым:

Меж тем как Франция, среди рукоплесканий

И кликов радостных, встречает хладный прах

Погибшего давно среди немых страданий

В изгнанье мрачном и цепях; ...

Негодованию и чувству дав свободу,

Поняв тщеславие сих праздничных забот,

Мне хочется сказать великому народу:

Ты жалкий и пустой народ!..

Но годы протекли, и ветреное племя

Кричит: «Подайте нам священный этот прах!

Он наш; его теперь, великой жатвы семя,

Зароем мы в спасенных им стенах!»

И возвратился он на родину; безумно,

Как прежде, вкруг него теснятся и бегут

И в пышный гроб, среди столицы шумной,

Остатки тленные кладут...  

КомпьюАрт 8'2012