Иван Федоров и возникновение книгопечатания в Москве и на Украине
Часть 8. Начало изучения безвыходных первопечатных изданий
Неясные сведения о том, что Апостол 1564 года Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца не был первой московской печатной книгой, встречаются в исследованиях, восходящих к первой половине XVIII века, например в уже известной читателю работе Иоганна Леонгарда Фриша. Напомним, что первенцем московского книгопечатания он считал Евангелие. Нам сейчас неизвестны источники этого утверждения, но хочется верить, что они действительно существовали. Фриш с чисто немецкой щепетильностью относился к подбору источников, и в этом отношении он вне всяких подозрений.
Утверждение немецкого слависта вскоре стало известно русским авторам, но здесь мнения разделились. Поэт и «профессор элоквенции» Василий Тредиаковский категорически отверг предположения о первенстве Евангелия: «Что и Фриш... говорит, что самая первая книга напечатана у нас святое Евангелие и Апостол, то знатно, что он о сем слуху поверил»1. Митрополит Евгений Болховитинов, напротив, поддержал И.Л.Фриша. Однако издание Евангелия, по его мнению, последовало уже после выпуска в свет Апостола 1564 года 2.
Константин Федорович Калайдович к утверждениям И.Л.Фриша и Евгения Болховитинова отнесся с предельной осторожностью: «После Апостола, по словам Евгения, ...напечатано было еще Евангелие (сими же художниками другим шрифтом, гораздо крупнейшим, в малый лист, с таким же неисправным правописанием, в котором счет листов означен под нижними углами правой страницы. Мне сего издания видеть не приходилось»3 .
Тем временем в собраниях любителей старопечатной книги отыскались Четвероевангелия, в которых отсутствовали сведения о месте и времени их издания. Тогда же они были внесены на страницы славяно-русской библиографии. Первое такое описание было опубликовано в 1833 году в реестре библиотеки А.С.Ширяева. Приведем его полностью:
«Евангелие напрестольное, в малый лист, без выходного листа. В средине Евангелия от Матфея находится внизу с левой стороны помета страниц от 9 до 17, и чрез несколько листов, тоже внизу, с левой же стороны, помета по тетрадям 6, 7, 8, 9, в каждой тетради по 8 листов, далее же по всей книге никакой пометы не имеется.
Издание сего Евангелия относится должно к началу XVI cт., и, вероятно, оно есть одна из первых, вышедших на славянском языке книг; потому что буквы, коими оно отпечатано, весьма отменны и не сходствуют ни с какими известными. Полагать надобно, что оно напечатано не свинцовыми, а деревянными буквами: это доказывается безобразностью шрифта и неровностью на концах строк, отличающею его от всех прочих сего рода книг» 4.
Мы не знаем, кто был автором каталога библиотеки А.С.Ширяева — может быть, сам собиратель. На его совести совершенно безграмотное с технической точки зрения утверждение о том, что изготовление шрифта из дерева вызывает «неровность на концах строк». Современный полиграфист назовет это отсутствием выключки. Вместе с тем описание издания достаточно подробно, чтобы мы могли опознать в нем, используя современную терминологию, предложенную Михаилом Николаевичем Тихомировым, безвыходное узкошрифтное Четвероевангелие.
Три года спустя после появления на книжном рынке реестра библиотеки А.С.Ширяева было выпущено в свет известное «Описание старопечатных книг славянских, находящихся в библиотеке... Ивана Никитича Царского». Автор его, Павел Михайлович Строев, упоминает уже о трех безвыходных изданиях, московское происхождение которых впоследствии было доказано. Во-первых, это «Евангелие (напрестольное), без выхода, в лист, 397 листов. Пометы (то есть фолиация и сигнатура. — Е.Н.) никакой нет». В этом издании мы без труда узнаем среднешрифтное Четвероевангелие. Во-вторых, это «Триодь постная, без выхода, в лист, 396 и 19 листов (счет их внизу)». В этом издании мы узнаем безвыходную московскую Триодь постную. И, наконец, «Евангелие (напрестольное), без выхода, в лист, 10, 168 и 221 листов. Пометы по тетрадям (коих 49) внизу посредине, а счет листов (только до Евангелия Луки, 168) справа»5. Это соответствует описанию того издания, которое М.Н.Тихомиров, а вслед за ним и другие современные авторы называют широкошрифтным Четвероевангелием.
Рассказывая о каждом из указанных изданий Павел Михайлович Строев с полным на то основанием отмечает: «Издание неизвестное библиографам». Среднешрифтное Четвероевангелие, по мнению этого маститого археографа, напечатано «где-нибудь на юге, в начале XVI века». Триодь постная — «также южной типографии, начала XVI века». Лишь происхождение широкошрифтного Четвероевангелия вызвало у П.М.Строева сомнения. Атрибутируя это издание, он вначале категоричен: «конечно, южное», но затем начинает сомневаться: «...или не первое ли московское, если оно действительно было». Строев также ссылается на «Словарь исторический о бывших в России писателях...» митрополита Евгения Болховитинова. Впоследствии П.М.Строев пришел к убеждению, что одно из безвыходных Четвероевангелий издано Иваном Федоровым и Петром Тимофеевым Мстиславцем. В 1841 году он писал: «Нет сомнения, что ими же (то есть первопечатниками. — Е.Н.) издано и Евангелие, о котором давно есть намеки» 6.
Резюмируя, отметим, что А.С.Ширяев и П.М.Строев в 30-х годах XIX столетия ввели в научный оборот четыре из известных в настоящее время семи безвыходных московских первопечатных изданий. Со временем сведения о них появляются и на страницах других указателей старопечатных книг7 .
В 1843 году в Археографическую комиссию были доставлены из Новгородского губернского правления две копийные книги XVI века. Одна из них представляла собой рукопись на 468 листах в четвертую долю листа без начала и без конца8 . Листы 1, 35-40, 50-58, 104-116, 266-276 оставлены пустыми. На остальных же находятся копии 235 грамот, одна из которых поступила в Новгород в 1554-м, а остальные в 1555-1556 годах. Грамоты эти касаются всевозможных поместных, судебных и прочих дел и, по словам академика Бориса Дмитриевича Грекова (1882-1953), «дают очень полную картину ежедневной практики правительства»9 . Книга сильно попорчена сыростью, особенно повреждены края листов. «Первые строки весьма трудно разобрать, — писал первый исследователь рукописи Яков Иванович Бередников (1793-1854), — но я прочел их по навыку и сравнению с подобными местами, встречающимися в других грамотах» 10 .
Для нашей темы представляет интерес грамота от 9 февраля 1556 года, копия с которой находится на листах 348-349 об. рукописи11 . Приведем перевод этого документа на современный русский язык:
«18 февраля. Грамота — велено Маруше Нефедьеву осмотреть камень, который приготовил Федор Сырков для помоста к [церкви] Пречистой [Богородицы] и Сретения [Господня].
От царя и великого князя всей России Ивана Васильевича в нашу вотчину в Великий Новгород нашим дьякам Федору Борисову сыну Еремеева и Казарину Дубровскому. Мы послали в Новгород мастера печатных книг Марушу Нефедьева, повелев ему осмотреть камни, которые Федор Сырков приготовил для помоста церкви Пречистой и Сретенья. И после того, как Маруша эти камни осмотрит и скажет вам, что эти камни пригодны для церковного помоста и на них можно нанести изображение, как в церкви Премудрости Божией и в церкви Благовещения возле Аркажа монастыря, вы те камни сами осмотрите. И поищите мастеров, которые смогли бы нанести на эти камни изображания, подобные тем, что в Софийском соборе Премудрости Божией. Если же сам Маруша захочет попробовать нанести изображение на камень, и тем для образца положит начало этому делу, вы пришлите к нам в качестве образца два или три камня вместе с Марушей. И велите попробовать наложить изображения на трех камнях [цвета] железницы, голубицы и красного. Да Маруша нам говорил, что в Новгороде есть мастер по имени Васюк Никифоров, умеющий делать всякую резьбу. И вы этого Васюка пришлите в Москву вместе с Марушей. Писано в Москве 9 февраля 1556 года. А Васюка пришлите к нам вместе с Марушей. А если не успеют они вместе поехать, пусть едет после самостоятельно, чтобы быть в Москве побыстрее. Подпись на грамоте дьяка Андрея Васильева».
Имя Маруши Нефедьева упоминается еще в одной грамоте, которая датирована 22 марта 1556 года. Текст этой грамоты сохранился не полностью, но в XIX веке она была еще целой. Поэтому начало ее мы публикуем не по оригиналу, а по копии, сохранившейся в архиве А.Е.Викторова12 . На современном русском языке это звучит так:
«От царя и великого князя всей России Ивана Васильевича в нашу вотчину в Великий Новгород нашим дьякам Федору Борисову сыну Еремеева и Казарину Дубровскому. Ранее мы прислали вам с печатным мастером Марушей Нефедьевым грамоту, в которой велели ему осмотреть камни, приготовленные для церковного помоста Федором Сырковым. И Маруша те камни осмотрел и к нам привез. Эти камни для церковного помоста пригодны. И как к вам эта грамота дойдет, вы тотчас пришлите к нам эти камни разных цветов на подводе, чтобы успеть привезти их на санях. Писано в Москве 22 марта 1556 года».
Маруша Нефедьев (или Моруша Нефедов), упомянутый один раз, как «мастер печатных книг», а второй раз, как «печатный мастер», поверг в изумление Я.И.Бередникова. Докладывая 21 сентября 1843 года на заседании Археографической комиссии о вновь найденных документах, он заметил: «Если в 1556 году были печатники в России, то что же останавливало книгопечатание до 1563 года?»13 По этому докладу было принято следующее решение: «Исчисленные в донесении г. Бередникова грамоты напечатать в первом томе «Дополнений к Актам историческим». Том этот вышел в свет в 1846 году. Грамоты с упоминанием мастера печатных книг Маруши Нефедьева стали известны широкой научной общественности. Вскоре это имя прочно вошло на страницы трудов по истории раннего отечественного книгопечатания.
Едва ли не первым историком, помянувшим Марушу Нефедьева и Васюка Никифорова, был Иван Петрович Сахаров. На страницах своего «Обозрения славяно-русской библиографии», вышедшего в свет в 1849 году, он противопоставляет отечественных типографов пресловутому Гансу Богбиндеру, которого со времен В.С.Сопикова считали «российским Гутенбергом». По мнению Сахарова, Богбиндер решительно никакого участия в первых опытах московского книгопечатания не принимал. «Из открытых вновь актов, — пишет Сахаров, — мы узнаем, что знающих типографское дело приискивали в России. Таков был отысканный еще в 1556 г. в Новгороде резчик букв Васюк Никифоров мастером печатных книг Марущею Нефедьевым»14 .
Но какие книги печатал Маруша, оставалось неизвестным. Выяснить это в определенной степени помогла другая находка. Сделана она была в 40-х годах XIX столетия Михаилом Петровичем Погодиным, который приобрел у комиссионера И.Ф.Тархова, снабжавшего его старопечатными книгами, объемистую рукопись. В нее было вплетено 62 отпечатанных листа — фрагмент Нового Завета, напечатанного белорусским дворянином Василием Тяпинским. На его страницах были неоднократные ссылки на «московское, недавно друкованное» Евангелие. В рукописи, в которую был вплетен фрагмент печатной книги, имелись записи, сделанные в 1580 году. Получается, что Новый Завет был напечатан Василием Тяпинским еще в 70-х годах XVI столетия. Между тем старейшим Четвероевангелием, напечатанным в Москве, в ту пору считалось издание Анисима Михайлова Радишевского, вышедшее в 1606 году. Отсюда закономерен вопрос, который в 1878 году задал Иван Прокофьевич Каратаев на страницах своего «Описания славяно-русских книг, напечатанных кирилловскими буквами», а именно: «На какое московское Евангелие эти ссылки?» Ответ его гласит: «Вероятно, на то, которое до настоящего времени не отыскано»15 .
На многие недоуменные вопросы, возникшие в нашей историографии в связи с документом о Маруше Нефедьеве и Новым Заветом Василия Тяпинского, попытался ответить Алексей Егорович Викторов (1827-1883), основатель и хранитель Отдела рукописей и славянских старопечатных книг Московского Публичного и Румянцевского музеев, заведующий архивом и канцелярией Московской Оружейной палаты16. А.Е.Викторов родился 2 февраля 1827 года в селе Студенникове на Орловщине в семье дьякона местной церкви. Путь его в науку был традиционным для выходца из духовного звания: он учился в Орловской духовной семинарии, затем в Московской духовной академии. Но карьера священника не привлекала его, и, окончив академию, он в 1852 году поступил на службу в Московский главный архив Министерства иностранных дел, потом работал в библиотеке Московского университета, а с 1862 и до конца дней служил в Московском Публичном и Румянцевском музеях.
В июле 1874 года в Киеве на Третьем Археологическом съезде Викторов прочитал доклад «Не было ли в Москве опытов книгопечатания прежде первопечатного Апостола 1564 года?», а четыре года спустя доклад этот был опубликован17. Вопрос, вынесенный в название доклада, как мы уже знаем, ставился не впервые, но удовлетворительного ответа на него не было. Нужно было обладать недюжинной научной смелостью, чтобы приступить к решению этой проблемы. Все, казалось бы, было против Викторова — многолетняя традиция, авторитетные указания зачинателей славяно-русской библиографии и даже слова самого Ивана Федорова в послесловии к Апостолу 1564 года о том, что именно эта книга была напечатана им «первее». Однако трудности не остановили археографа, ибо он знал: чтобы сказать новое слово в науке, нужно прежде всего сломать традицию.
Дата «1553 год», упомянутая в послесловии к Апостолу, не вызывала никаких сомнений у А.Е.Викторова. «Типография, — писал он, — основана в Москве, как известно, в 1553 году...». Но археограф знал и о документе 1556 года, в котором упоминался «мастер печатных книг» Маруша Нефедьев. (Заметим, что в связи с этим Викторов помянул и «типографа» Ганса Миссингейма, будто бы приехавшего в столицу Московской Руси в 1552 году. Не будем строго судить нашего археографа – в данном случае он шел на поводу у традиции.)
Из всех этих предпосылок вытекал первый мотив, заставивший Викторова признать, что книгопечатание началось у нас до 1564 года. Мотив прямолинеен и, в общем-то, наивен: не могли же типографы, о пребывании которых в Москве говорят источники, в течение десятка лет сидеть сложа руки. Второй мотив более серьезен, и Викторов формулирует его следующим образом: «Не может не казаться странным, что, тогда как типографии южнославянские и угровлахийские, а также и другие русские типографии в первые годы своего основания заботились о напечатании богослужебных книг, представляющих для православных церквей предмет первой необходимости, каковы Евангелие, Часослов, Октоих, Служебник и др., типография московская открыла свою деятельность с издания Апостола, имеющего в церковно-богослужебной практике значение гораздо меньшее»18. Третий мотив, выдвигаемый А.Е.Викторовым, — типографское великолепие Апостола 1564 года. По одному этому аргументу Апостол не может быть первой московской печатной книгой — должны были существовать книги, на которых московские типографы осваивали трудное искусство книгопечатания.
Но где же эти книги? А.Е.Викторов видит их в тех безвыходных изданиях, о которых в свое время писали А.С.Ширяев, П.М.Строев, В.М.Ундольский и другие библиографы, но которые по традиции считались напечатанными в «южных типографиях». В докладе на съезде А.Е.Викторов назвал три издания: Евангелие № 1 из библиотеки А.С.Ширяева (по нынешней терминологии — узкошрифтное), Евангелие № 12 из собрания И.Н.Царского (среднешрифтное) и Триодь постную, в те годы принадлежавшую Новоиерусалимскому Воскресенскому монастырю.
Десять лет спустя, 26 марта 1883 года, Алексей Егорович писал архимандриту Леониду Кавелину: «Впоследствии я порешил свой реферат, составлявший только извлечение из того, что было мною написано, обработать в более подробном виде, причем взял под свою опеку и другие обращающиеся в нашем книжном мире безвыходные издания... Но по разным причинам должен был отложить печатание своего издания, для которого я готовил свою статью. Так мое писание и лежит доселе в письменном столе и не явилось миру, хотя я еще не отчаиваюсь возвратиться к нему» 19. Увы, надеждам А.Е.Викторова не суждено было сбыться. Несколько месяцев спустя, 20 июля 1883 года, он умер, а его большое исследование о безвыходных первопечатных изданиях в течение долгого времени оставалось неопубликованным. Хранилось оно в архиве Викторова в Отделе рукописей нынешней Российской государственной библиотеки 20 , и лишь в 1976 году автор этих строк опубликовал это исследование со своими комментариями21 .
Данное исследование А.Е.Викторов, судя по всему, готовил для «Вестника Общества древнерусского искусства при Московском Публичном музее». Издание это, редактировавшееся археологом Георгием Дмитриевичем Филимоновым (1828-1898), начало выходить в 1874 году22. А.Е.Викторов сотрудничал в «Вестнике…». Текст исследования о безвыходных изданиях был набран и сверстан; были также изготовлены литографские формы для воспроизведения в цвете шести таблиц с репродукциями отдельных полос, шрифтов, орнаментики и вкладных записей безвыходных изданий. Викторов, однако, считал нетактичным печатать расширенный вариант своего труда до появления в свет сокращенного реферата его доклада на Третьем Археологическом съезде. Публикация трудов съезда задержалась до 1878 года, но еще в 1876 году перестал выходить «Вестник Общества древнерусского искусства».
При знакомстве с этой работой, которая ныне доступна для изучения в печатном виде, мы сталкиваемся со многими неожиданностями. Ранее полагали, что Викторов ввел в научный оборот сведения лишь о трех безвыходных изданиях — узкошрифтном и среднешрифтном Четвероевангелиях и Триоди постной. Честь первого описания широкошрифтного Четвероевангелия отдавали архимандриту Леониду Кавелину. Что же касается среднешрифтной и широкошрифтной Псалтыри, то считалось, что первыми о них упомянули соответственно А.А.Гераклитов и А.И.Некрасов. Между тем из работы Алексея Егоровича, переданной печатному станку лишь через 93 года после его смерти, следует, что этому археографу были известны все шесть безвыходных печатных изданий. Более того, А.Е.Викторов описал Триодь цветную — издание, о котором ничего не знали историки книги первой половины ХХ столетия.
Статья Викторова называется «Описание безвыходных печатных книг» и открывается рассказом о так называемом Ширяевском Евангелии, в котором мы без труда узнаем узкошрифтное Четвероевангелие. Приводятся сведения о содержании издания, объеме, наличии фолиации и сигнатур, количестве строк на полосе и т.д. Описана бумага, на которой напечатана книга, изучены водяные знаки с отсылками к альбому филиграней К.Я.Тромонина. Проведено сравнительное исследование орнаментики. Описаны, наконец, известные автору экземпляры, приведены тексты вкладных и владельческих записей, встречающихся в них. Аналогичным образом построены описания и других безвыходных изданий: среднешрифтного и широкошрифтного Четвероевангелий, постной и цветной Триодей. Описания Псалтырей в дошедшем до нас тексте нет, хотя ранее такие описания, по-видимому, существовали, ибо к статье приложены литографированные репродукции отдельных полос из этих изданий.
Подчеркнем, что А.Е.Викторов предпринял сопоставительный текстологический анализ всех трех Четвероевангелий, а также сравнил их с другими изданиями XVI-начала XVII веков — с валашским Четвероевангелием 1512 года, виленскими изданиями 1575 и 1600 годов и московским Четвероевангелием 1606 года. Текст Триоди постной сверен с краковским изданием около 1493 года, венецианским 1561 года и московским 1589 года. Текст Триоди цветной сопоставлен с краковским изданием около 1493 года и московским 1591 года.
Текстологические изыскания А.Е.Викторова авторитетны и точны. В этом смысле археограф предварил труды таких исследователей ХХ века, как Григорий Иванович Коляда. Работы Викторова знаменовали начало нового этапа в историографии раннего русского книгопечатания. Старые русские книговеды: Андрей Иванович Богданов, митрополит Евгений Болховитинов, Павел Михайлович Строев, в какой-то мере и Константин Федорович Калайдович — многое принимали на веру, но Алексей Егорович во главу угла поставил критику источника, причем не побоялся усомниться в таких авторитетнейших свидетельствах, как послесловие Апостола 1564 года.
Известно, что новое слово в науке далеко не сразу встречает признание, и прошло не одно десятилетие, прежде чем взгляды А.Е.Викторова стали общепринятыми. Вначале же они встретили серьезную оппозицию. В 1878 году, через четыре года после того, как Викторов прочитал свой доклад в Киеве, вышло в свет первое издание известного труда Ивана Прокофьевича Каратаева «Описание славяно-русских книг, напечатанных кирилловскими буквами». О значении этого труда в истории славяно-русской библиографии говорить не приходится — оно общеизвестно. Однако, описывая безвыходные издания, Каратаев по-прежнему утверждает, что напечатаны они «в одной из южных типографий»23 . Можно, конечно, предположить, что Каратаев не знал о докладе Викторова, реферат которого был опубликован лишь в том же 1878 году, но и пять лет спустя, в 1883 году, библиограф остался при своем мнении. На страницах второго издания «Описания…» он просто игнорирует выводы Викторова, теперь уже, бесспорно, известные ему24 . В описании некоторых изданий (например, Триоди постной) он оставляет прежние отсылки на «южные типографии», а относительно узкошрифтного Четвероевангелия, по его мнению, «можно утвердительно сказать, что оно напечатано не в России»25 . Правда, снята отсылка «где-нибудь на юге» в описании среднешрифтного Четвероевангелия, но указания на Москву и здесь нет.
Такая позиция, естественно, вскоре вызвала возражения. Наиболее аргументировано они сформулированы архимандритом Леонидом (Львом Александровичем Кавелиным, 1822-1891) в рецензии, опубликованной на страницах «Журнала Министерства народного просвещения»26. Человек этот был самым активным продолжателем дела Алексея Егоровича Викторова и пропагандистом его исследований. Выходец из калужских дворян, Кавелин первоначально думал о военной карьере и в молодые годы он служил в Волынском полку, но затем неожиданно постригся в монахи в Оптиной пустыни. Впоследствии Леонид долго жил на Востоке: в Константинополе и Иерусалиме, потом был назначен настоятелем Воскресенского монастыря, а в 1877 году — наместником Троице-Сергиевой лавры, где всецело посвятил себя археографическим занятиям, чему в немалой степени содействовали богатейшие книгохранилища лавры и находившейся здесь же Московской духовной академии27.
Первоначально архимандрит Леонид склонялся к мнению о немосковском происхождении безвыходных первопечатных изданий. Так, в 1871 году, описав Триодь постную из собрания Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, он отметил: «По приметам, это одно из первоначальных изданий Киевской лаврской типографии»28. О докладе А.Е.Викторова на Третьем Археологическом съезде Кавелин узнал не сразу, о чем свидетельствует следующая собственноручная приписка на принадлежащем ему экземпляре первого издания «Описания славяно-русских книг...» И.П.Каратаева: «Все сии издания краковские по сходству с изданиями Феоля 1491 года, особенно Триодь — см. Опис. № 4. Может быть, и печатаны тайно (по силе королевского запрещения), а потому и без выхода»29.
Однако со временем изучение безвыходных изданий убедило Леонида Кавелина в их московском происхождении, и на полях книги И.П.Каратаева появляется новая приписка: «№ 56-60... напечатаны между 1562-1563 годом, напечатаны в Москве, а не в южных типографиях, как полагает автор сего описания». Последующие приписки уточняют и поясняют мнение архимандрита. Например, против описания широкошрифтного Четвероевангелия Леонид делает помету: «Оно — московское первопечатное Евангелие 1564-1566 годов, напечатанное нашими первопечатниками». О среднешрифтной Псалтыри учебной Леонид пишет: «См. экз. ее в одной из церквей Княгининского уезда по описи 1572 года. Это есть первая напечатанная в Москве книга, после пресловутого Стоглавого собора в период 1559-1560 гг.». В полном соответствии с изложенным выше мнением архимандрит подчеркивает в перепечатанном И.П.Каратаевым послесловии Апостола 1564 года слова «начаша изыскивати» и ставит на полях дату «1553», а также слова «начаша печатати», сопровождая их датой «1563». Наконец, Леонид Кавелин поясняет местоположение церквей и соборов, упоминаемых в приводимых И.П.Каратаевым текстах вкладных записей на безвыходных изданиях. Так, «Чюдное Богоявление», названное в записи на Триоди постной, по мнению Леонида, находилось «на Троицком подворье в Кремле». К словам вкладной записи на одном из экземпляров среднешрифтного Четвероевангелия: «...в монастырь к Николе Чудотворцу на Комельское озеро» ученый архимандрит делает сноску: «Озерский монастырь Николаевский, основ[анный] св.Стефаном около 1520 г.».
Накопленные с годами наблюдения Леонид Кавелин положил в основу библиографического исследования «Евангелие, напечатанное в Москве 1564-1568» (СПб., 1883), где был описан экземпляр безвыходного издания, хранящийся в ризнице Троице-Сергиевой лавры, в котором мы узнаем широкошрифтное Четвероевангелие. Изучив текст издания и сопоставив его с другими Евангелиями XVI и XVII столетий, археограф пришел к убеждению, что оно, бесспорно, московского происхождения. Подкрепило его мнение и ознакомление со шрифтом, водяными знаками бумаги и орнаментикой издания. Леонид был первым, кто обратил внимание на сходство рисунков одной из заставок Четвероевангелия с заставкой Апостола 1564 года Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца. Более того, он считал, что обе заставки отпечатаны с одной доски. О том же, впрочем, писал и А.Е.Викторов в своем неопубликованном труде, но его выводы, как мы уже знаем, остались неизвестными научной общественности. (Забегая вперед, скажем, что последующие исследования внесли коррективы в этот вопрос: выяснилось, что в этом случае нельзя говорить о тождественности досок, с которых отпечатаны заставки30 .) Одинакова, по мнению Леонида Кавелина, и бумага, на которой напечатаны широкошрифтное Четвероевангелие и Апостол 1564 года.
Все это вместе взятое привело архимандрита Леонида к убеждению, что изученное им издание и есть то самое, напечатанное Иваном Федоровым и Петром Тимофеевым Мстиславцем Евангелие, о котором столетие назад писал Иоганн Леонгард Фриш. Впервые в русской историографии Леонид Кавелин сопоставил выписки в Новом Завете Василия Тяпинского с текстом безвыходных изданий, и это было лишним свидетельством в пользу московского происхождения последних.
Кроме широкошрифтного Четвероевангелия (№ 57 по первому изданию «Описания» И.П.Каратаева), архимандрит Леонид упоминает в своем исследовании и о узкошрифтном (№ 56) и среднешрифтном (№ 58) Четвероевангелиях, Триоди постной (№ 59), а также об учебной Псалтыри, напечатанной одним шрифтом с Четвероевангелием № 58, однако сведения о всех этих изданиях предельно лаконичны. (Заметим, что учебную Псалтырь Леонид считал первой московской печатной книгой, хотя этого издания он никогда не видел.)
Алексей Егорович Викторов знал гораздо больше, мыслил шире, и выводы его более обоснованы. Но в обстановке всеобщего скепсиса, которым было встречено его сообщение на Третьем Археологическом съезде, поддержка со стороны столь авторитетного знатока церковной старины, к тому же облаченного высокими чинами, пришлась более чем кстати — архимандрит Леонид пришел к тем же выводам, что и Викторов, не зная о его докладе.
Впоследствии, ознакомившись с докладом А.Е.Викторова, Кавелин воздал ему должное на страницах «Журнала Министерства народного просвещения», где, как мы уже говорили, была опубликована его рецензия на второе издание «Описания славяно-русских книг...» И.П.Каратаева. В полном соответствии с традициями лучших мастеров этого жанра (таких, например, как Ф.И.Буслаев или В.В.Стасов) архимандрит Леонид использовал форму рецензии для изложения и пропаганды своих взглядов. Основной вопрос, который рассматривается здесь, все тот же: «Не было ли в Москве опытов книгопечатания прежде первопечатного Апостола 1564 года?» Кавелина беспокоит и возмущает, что «г.Каратаев относится почему-то неблагосклонно к мнению, уже получившему право гражданства в библиографии, мнению столь доказательно выраженному и впервые заявленному нашим известным московским библиографом... покойным А.Е.Викторовым». Рецензент приводит ряд новых соображений в защиту помянутого мнения. Среди них – сообщение о записи в «описной книге» Антониева Сийского монастыря, сделанной в 1563 году и упоминающей «Постную Триодь московской печати». Такой книгой могла быть только безвыходная Триодь постная.
Архимандрит Леонид Кавелин на многие десятилетия вперед оказался единственным, кто поддерживал и пропагандировал идеи Алексея Егоровича Викторова. С 1878 по 1917 год было опубликовано свыше 400 книг и статей, в которых так или иначе затрагивались вопросы русского первопечатания, но работы, в которых упоминаются вышедшие до Апостола 1564 года московские безвыходные издания, можно пересчитать по пальцам.
Официально признанная историография, представленная хорошо известными именами Ивана Егоровича Забелина (1820-1908), Елпидифора Васильевича Барсова (1836-1917), Михаила Нестеровича Сперанского (1863-1938), Евгения Евстигнеевича Голубинского (1834-1912), по-прежнему считала Апостол 1564 года первой московской печатной книгой. При этом они не полемизировали с Викторовым и Кавелиным, а просто замалчивали их работы. Та же самая картина наблюдалась и в популярной литературе, рассчитанной на широкого читателя. В конце XIX — начале XX веков не раз отмечались всевозможные юбилеи. Многие публикации были вызваны открытием в 1909 году памятника Ивану Федорову, но все они строились так, словно А.Е.Викторов и Леонид Кавелин никогда не высказывали своих взглядов.
В брошюре известного литературоведа Петра Николаевича Полевого (1839-1902) «Очерк жизни и деятельности первого русского печатника Ивана Федорова», изданной в 1883 году к трехсотлетию со дня кончины первопечатника, о безвыходных изданиях не сказано ни полслова. Упомянут, правда, Маруша Нефедьев, но этого мастера Полевой объявляет «не более как одним из тех клевретов, которые помогали Ивану Федорову с товарищем»31 . В статье известного журналиста и историка книги Сигизмунда Феликсовича Либровича (1855-1918), подписанной псевдонимом «С.Феликсов», опубликованной в юбилейном издании журнала «Обзор графических искусств» и называвшейся «Кто был первым печатником на Руси?», упомянуты Ганс Богбиндер, немецкий авантюрист Ганс Шлитте, даже «половец Смера», но совершенно забыты анонимные мастера безвыходных печатных изданий 32. Ничего не говорят о них и авторы других статей этого хорошо изданного сборника. Аналогичным образом поступают и участники, вообще говоря, интересного тома трудов Императорского Московского археологического общества «Древности»33 , выпуск которого был приурочен к 350-летию Апостола 1564 года.
Открыто полемизировать с Викторовым и Кавелиным решился один лишь историк церкви — Е.Е.Голубинский. В 1895 году, упоминая о московских безвыходных изданиях, он утверждал, что «большинство наших библиографов считают [эти] книги за произведения типографий южных, т.е. южнославянских или угровлахийских»34. Предположение А.Е.Викторова о том, что книги эти «напечатаны были в Москве до Апостола 1564 года», по мнению Голубинского, «не может быть признано за вероятное». В подтверждение своей точки зрения историк церкви привлекает слова из «Сказания известно о воображении книг печатного дела» о том, что до Апостола 1564 года «малыми некими и неискусными начертании печатываху книги». Он пишет, что здесь «очевидно говорится о попытках печатать книги такими плохими буквами, которые делали их негодными к употреблению (почему буквы и называются не буквами, а начертаниями)». Вот и вся аргументация — то ли дивиться наивности автора, то ли поражаться низкому уровню журнала, в котором все это было напечатано. (Заметим в скобках, что вообще-то научный уровень богословской периодики в конце XIX столетия был высоким. Достаточно вспомнить о таких периодических изданиях, как «Христианское чтение» или «Труды Киевской духовной академии».) Кроме того, Е.Е.Голубинский делал далеко идущие, хотя и совершенно голословные выводы о том, что безвыходные издания — это «книги потайной печати... несколько попыток которой могло быть сделано на Москве после бегства отсюда Ивана Федорова и Петра Мстиславца и вообще в продолжении времени до конца XVI столетия».
Наш обзор был бы неполным, а главное — необъективным, если бы мы не упомянули о тех немногих историках книгопечатания, которые в предреволюционные десятилетия поддерживали мнение А.Е.Викторова и архимандрита Леонида Кавелина. Прежде всего нужно назвать журналиста Федора Ильича Булгакова (1852-1908), автора первого у нас труда по всеобщей истории книгопечатания. Вышел он в 1889 году и назывался «Иллюстрированная история книгопечатания и типографского искусства». Здесь помещен довольно подробный и весьма интересный очерк истории отечественного печатного дела в XVI-XVIII веках. В развернутом подстрочном примечании к разделу, повествующему о начале книгопечатания в России, Ф.И.Булгаков рассказал о гипотезе Викторова и Кавелина и активно поддержал ее, а несколькими страницами ниже сообщил о широкошрифтном Четвероевангелии, которое архимандрит Леонид приписывал Ивану Федорову35. Но то, что сделал Ф.И.Булгаков 15 лет спустя после выступления А.Е.Викторова на Третьем Археологическом съезде, было своего рода достижением. В изданном же год спустя первом труде по общей истории книжного дела в России, написанном Анатолием Александровичем Бахтиаровым, безвыходные издания не упоминаются36. Не найдем мы таких упоминаний и в очень популярной в свое время, выдержавшей два издания «Истории книги в России» Сигизмунда Феликсовича Либровича (СПб.; М., 1914). Любопытно, что эта книга совсем недавно была переиздана без каких-либо комментариев и дополнений. В предисловии к этому изданию книга именуется монографией, причем выражается уверенность, что она «может служить хорошим учебным пособием при преподавании истории в средних и специальных учебных заведениях»37.
Вторым последователем (хотя, возможно, это и чересчур громкое слово в данном случае) Викторова и Кавелина был историк литературы Петр Владимирович Владимиров (1854 — после 1914), автор превосходной монографии о белорусском просветителе и первоиздателе Франциске Скорине. В 1894 году он опубликовал статью «Начало славянского и русского книгопечатания в XV-XVI веке», в приложении к которой поместил краткое исследование «О московских первопечатных Евангелиях до 1564 года»38, где полностью поддержал А.Е.Викторова и Леонида Кавелина. Автор старался подчеркнуть близость безвыходных изданий к книгам кириллического шрифта, выходившим в Великом княжестве Литовском. В связи с этим Владимиров вспомнил об экземпляре узкошрифтного Четвероевангелия из собрания А.И.Хлудова, которое каталогизатор этого собрания Андрей Попов характеризовал так: «Евангелие, без выхода, печать близка к несвижской, около 1560 года, 395 л.»39 (о типографии в белорусском городе Несвиже мы еще расскажем). Ознакомившись с изданием, Владимиров высказал убеждение, что оно напечатано «подражательным шрифтом — несвижскому, сходному со скорининским». Утверждение ошибочное, но его некритически восприняли некоторые историки отечественного книгопечатания. Так, например, Алексей Иванович Некрасов утверждал, что упомянутое Четвероевангелие «напечатано... грубым шрифтом, схожим с несвижским»40, а белорусский историк Вацлав Юстинович Ластовский (1883-1938) пришел к выводу, что узкошрифтное Четвероевангелие вообще напечатано не в Москве, а в Несвиже41.
Возвращаясь к П.В.Владимирову, скажем, что он сравнил текст Четвероевангелия из собрания А.И.Хлудова «с замечательным старопечатным Евангелием, также без выхода, в библиотеке Академии наук № 11 (описано у Каратаева, № 64)». Здесь какая-то путаница: под № 64 у И.П.Каратаева описано как раз узкошрифтное Четвероевангелие, а если судить по выпискам, то Владимиров сравнивал хлудовский экземпляр со среднешрифтным Четвероевангелием.
Чтобы завершить перечень авторов, которые в предреволюционные годы поддерживали А.Е.Викторова и Леонида Кавелина, назовем имя академика Алексея Ивановича Соболевского (1857-1929), написавшего статью «Книгопечатание» для «Православной богословской энциклопедии»42.
Упомянем в заключение о весьма любопытной, но совершенно бездоказательной гипотезе, связанной с атрибутированием безвыходных первопечатных изданий. Эта гипотеза, высказанная в довольно-таки категорической форме, принадлежит журналисту Андрею Афанасьевичу Филиппову, который в начале ХХ столетия издавал профсоюзный журнал «Наборщик и печатный мир». Если верить Филиппову, русским первопечатником был известный богослов Максим Грек, который, «поселившись в Сергиевской лавре... устроил тайную типографию и с несколькими монахами занялся новым искусством во славу Божию»43. Именно здесь, по Филиппову, и были напечатаны безвыходные издания. Подобное, граничащее с анекдотом, утверждение, может, и не заслуживало бы упоминания на страницах нашего исследования, однако оно было некритически воспринято многими авторами44 и, что самое удивительное, повторялось и в наши дни, например, таким авторитетным исследователем, как Григорий Иванович Коляда.