Мои полиграфические университеты

Евгений Немировский

От редакции.

21 апреля 2000 года нашему автору, статьи которого читатель журнала «Компьюарт» привык уже находить почти в каждом номере, члену-корреспонденту Российской Академии естественных наук, члену Академии наук Республики Черногория, лауреату Государственной премии Республики Беларусь, профессору, доктору исторических наук Евгению Львовичу Немировскому исполнилось 75 лет. Отмечая этот юбилей и поздравляя Евгения Львовича, редакция предлагает вниманию читателей отрывки из его воспоминаний. В них идет речь об отечественной системе полиграфического образования и о научно-исследовательских институтах первых послевоенных десятилетий. Е.Л.Немировский был одним из тех, кто стоял у истоков отечественной электрографии. Об этом также его рассказ.

Получилось так, что я одновременно учился на двух факультетах — на механико-машиностроительном факультете Московского полиграфического института и на редакционно-издательском факультете Московского заочного полиграфического института. Первый из этих факультетов я не закончил — ушел с четвертого курса. Диплом получил как редактор общественно-политической и художественной литературы. Но значительную часть жизненного пути — 22 года — работал как инженер — в Научно-исследовательском институте полиграфического машиностроения, где сначала был ученым секретарем, а затем заведовал патентным отделом. Это, так сказать, в служебном порядке. Но после работы, а часто и в рабочее время занимался историей книги и книгопечатания.

Московский полиграфический институт в пору моей учебы занимал трехэтажный особняк на Садово-Спасской улице. В предвоенные годы здесь была немецкая школа, где учились дети работников Коминтерна. В конце 30-х всех их постигла печальная участь: кого расстреляли, а кого отправили в ГУЛАГ. Школу же за ненадобностью упразднили.

Институт наш был основан в 1930 году. Помещался он на первых порах на Мясницкой улице, в высоком здании рядом с известным всей Москве, выполненным в китайском стиле домом чайного магната Высоцкого. В магазин на первом этаже этого дома любители ездили за прекрасным чаем. В мои времена красное кирпичное здание отдали новому Инженерно-физическому институту, связанному с ядерной тематикой. Лишь на самом последнем этаже оставили несколько комнат для заочного полиграфического института. Добираться туда приходилось по ветхой лестнице с черного хода.

Я застал в институте немало преподавателей еще первого призыва, которые в 30-х годах выполнили нелегкую задачу создания отечественной учебной литературы по широкому кругу вопросов. В институте тогда было три факультета: технологический, механико-машиностроительный и редакционно-издательский, включавший фактически самостоятельное отделение художественного оформления печатной продукции.

Патриархом уже в те годы считался Алексей Алексеевич Сидоров (1891-1978) — единственный во все времена «академик от полиграфии». Был он членом-корреспондентом АН СССР и занимался в основном историей искусства книги. В моих занятиях историей он мне покровительствовал. Еще в студенческие годы я бывал дома у Сидорова. Жил он сначала на Беговой, а затем перебрался в большой «академический» дом на нынешнем Ленинском проспекте. Сидоров плохо слышал, ходил со слуховым аппаратом и казался мне глубоким стариком, хотя было ему в ту пору всего 55 лет. Первый учебник по курсу, который читал Алексей Алексеевич, появился в 1946 году Назывался он «История оформления русской книги». Помню, как покупал этот том в книжном магазине Гизлегпрома на Кузнецком мосту. Было это в тот день, когда объявили денежную реформу. Все магазины закрыли. А магазинчик Гизлегпрома почему-то торговал, причем по старым ценам. Книга Сидорова стоила 30 уже обесцененных рублей. Тогда же я купил хороший учебник Б.М.Кисина «Графическое оформление книги», изданный Гизлегпромом в том же 1946 г. Книгу эту вскоре объявили «космополитической» и фактически изъяли из обращения.

В космополиты попал и Василий Васильевич Попов (1902-1972), который читал на всех факультетах общий курс полиграфии. Крупный и шумный человек, любивший рассказывать анекдоты, он одновременно редактировал единственный в стране специализированный журнал «Полиграфическое производство», сотрудничать в котором я начал в 1948 году, также в студенческие годы. «Общий курс полиграфии» В.В.Попова, впервые изданный в 1934 году, выдержал щесть изданий. По этой книге все мы осваивали азы будущей специальности.

Поскольку речь зашла об учебных пособиях, скажу и о серии не таких уж толстых книг в однотипных синих ледериновых переплетах. Четырехтомник, подобного которого в мировой практике еще не было, знакомил с конструкцией и расчетом полиграфических машин. Первую книгу серии, посвященную наборным машинам, написал Леонид Венедиктович Петрокас, ставший впоследствии первым в полиграфическом машиностроении доктором наук. Я слушал его лекции, а затем работал с ним в НИИполиграфмаше. Был он денди, любил хорошо одеваться, летом ходил в светлом твидовом костюме, с тросточкой.

Борис Михайлович Мордовин, написавший книгу о брошюровочно-переплетных машинах, впоследствии пошел по административной линии, стал главным инженером Главного управления полиграфического машиностроения.

Впоследствии «синюю серию» сменила черная. Этот курс конструкции и расчета полиграфических машин писали уже бывшие студенты Московского полиграфического института, которые в годы моей учебы были аспирантами. Со многими из них я впоследствии работал. Но они были начальниками, а я — гвардии рядовым.

А на редакционно-издательском факультете главным учебником был «Язык газеты». Вводную, общественно-политическую, часть этой книги, которую, к слову говоря, недавно переиздали, написал Борис Таль, начальник отдела пропаганды ЦК ВКП(б). Был он, как водится, репрессирован и сгинул в подземельях Лубянки. А книгу все-таки выпустили в свет, но автором ее числился профессор Константин Иоакинфьевич Былинский (1894-1960), написавший вторую, сугубо практическую, часть. Был он блестящим педагогом, на лекции его ломились слушатели. Былинскому я многим обязан, хотя у меня и были причины относиться к нему с недоверием.

Именно в институтские годы я начал заниматься историей полиграфической техники. Занятие это прошло через всю мою жизнь, хотя со временем определяющий научный интерес стал другим. Время явно благоприятствовало исследовательским поискам в области истории техники, хотя и ограничивало их сиюминутной идеологической задачей, именовавшейся «борьбой с низкопоклонством перед Западом». Эта шумная пропагандистская кампания развернулась вскоре после войны. Иосиф Виссарионович Сталин, человек умный и дальновидный, был обеспокоен. Он отлично понимал, что миллионы советских людей, которых военная година занесла в Европу, пусть и разоренную войной и лежавшую в развалинах, сравнивали условия жизни там и в Советском Союзе. Сравнение было не в нашу пользу.

Сталин говорил, что исторические аналогии всегда рискованны. Но не мог не проводить их. Восторженная дворянская молодежь, вернувшаяся в Россию после войны с Наполеоном, 12 лет спустя, в декабре 1825 года, вышла на Сенатскую площадь. «Великий вождь и учитель» помнил о всегдашнем российском благоговении перед «французиком из Бордо». Он читал «Философические письма» Петра Яковлевича Чаадаева, знал о восторженном «байронизме» русских поэтов, отлично помнил слова А.С.Пушкина: «Черт меня дернул родиться в России с душой и талантом!».

«Низкопоклонство перед Западом» сидело в крови, и его надо было любой ценой выкурить оттуда.

Направление главного удара подсказал случай. В 1947 году вышла в свет книга Виктора Васильевича Данилевского (1898-1960) «Русская техника». Я интересовался историей техники и тотчас же приобрел ее. Имя автора мне было знакомо. Еще в предвоенном 1940 году он опубликовал труд, в котором доказывал, что паровую машину, лежавшую у истоков промышленной революции, изобрел не англичанин Джеймс Уатт (1736-1819), а сибиряк Иван Иванович Ползунов (1728-1766)¹ . Монография Данилевского была построена на архивном материале, который впервые вводился в научный оборот. Чтобы написать такой труд, нужно было приложить титанические усилия; теперь я знаю это на личном опыте.

«Русская техника» — книга другого плана, хотя и она потребовала колоссального труда. Пафос работы был в прославлении русских и вообще отечественных умельцев, которые, оказывается, далеко опережали зарубежных мастеров и ученых почти во всех областях знания.

В.В.Данилевский был человеком честным и добросовестным. Ни к каким фальсификациям он не прибегал. Пользовался он вполне добротными источниками, как литературными, так и архивными. Дело в том, что техническая идея обычно появляется задолго до того, как в ней возникает общественная потребность. Многие люди в разных странах приходят к мысли о том, как усовершенствовать тот или иной технологический процесс, чтобы сделать жизнь богаче, достойнее и интереснее. Проходит подчас не один десяток лет, чтобы созрели условия для внедрения идеи в практику. Первооткрыватели — обычно неудачники. А славу пожинает тот, кто много лет спустя сумеет облечь идею в реальные и оптимальные со всех точек зрения формы. Именно его и начинают считать изобретателем.

Если пойти по пути В.В.Данилевского и объявлять изобретателями тех, кто высказывал сходные идеи, то таких новаторов будет много и отыскать их можно почти во всех странах. Данилевский искал их в России и, конечно же, нашел.

Впрочем логика развития научно-технической мысли И.В.Сталина не интересовала. В том пути, по которому шел Данилевский, он увидел убедительную возможность преодолеть всегдашнюю российскую неуверенность в себе. Это был гениальный ход — «мы самые лучшие и самые первые! Так было вовеки, так будет и всегда!»

Труд В.В.Данилевского был тут же удостоен Сталинской премии. Книга, по сути дела, инициировала шумную пропагандистскую кампанию, суть которой московские острословы определили хлестской фразой: «Россия — родина слонов». В дальнейшем к этой компании присоединилась борьба с космополитизмом, имевшая уже шовинистический оттенок.

Мне, молодому и во многом незрелому человеку, тогда студенту Московского полиграфического института, довелось сделать вклад в эту кампанию — в части, относившейся к книжному делу.

Много позднее, году так в 1969-м, когда я собирался защищать докторскую диссертацию в Институте славяноведения, известный историк-славист Владимир Дорофеевич Королюк (1921-1981) сказал мне с упреком: «Мы вас всячески поддерживаем, а вы, говорят, в 40-х годах изничтожали космополитов».

Космополитов я не изничтожал, но в борьбе с низкопоклонством участвовал, причем весьма активно. Цели же были самые благородные. Меня увлекла возможность рассказать о талантливых людях, в основном неудачниках, которые значительно опередили время.

Отправившись в Ленинскую библиотеку, я начал просматривать полиграфические журналы прошлого столетия. Обилие интереснейших и никем не тронутых материалов поразило меня. 6 марта 1948 года я напечатал в институтской многотиражке, название которой отвечало духу эпохи — «Сталинский печатник», статью «Автомат-наборщик». Речь в ней шла о Петре Петровиче Княгининском (1839-1879), который в 60-х годах XIX столетия соорудил наборную машину, управлявшуюся автоматически, с помощью перфорированной бумажной ленты. Именно с «автомата-наборщика» — так Княгининский назвал свое умное детище — началась многолетняя история автоматизации полиграфических процессов. Аппарат этот предвосхитил появившийся значительно позднее «монотип». Правда, «автомат-наборщик» составлял печатную форму из уже готовых литер, а «монотип» и отливал их.

Княгининский был талантливым, но непрактичным человеком. Он участвовал в конспиративной деятельности тайной организации «Земля и воля». Друзья помогли ему запатентовать «Автомат-наборщик» в России и нескольких зарубежных странах, а затем отправили в Париж, где он построил опытный образец, привез его в Петербург и в 1870 году экспонировал на Всероссийской мануфактурной выставке. Машина была удостоена бронзовой медали. Но Княгининский кончил жизнь в нищете, в грязной петербургской ночлежке.

Отныне в «Сталинском печатнике» периодически появлялись мои заметки по истории русской полиграфической техники. Редактор газеты Натан Юдин охотно печатал их.

В 1895 году в Петербурге состоялась первая в России специализированная выставка печатного дела. Пытаясь отыскать отклики на эту выставку, я просматривал различные газеты. И в суворинском «Новом времени» совершенно случайно натолкнулся на полемику журналиста А.А.Филиппова, впоследствии издававшего популярный профсоюзный журнал «Наборщик и печатный мир», с историком и архивистом Станиславом Львовичем Пташицким (1853-1935). Филиппов оспаривал первенство Ивана Федорова, которого традиционно называли русским первопечатником. Статья называлась недвусмысленно: «Кто был действительным родоначальником книгопечатания на Руси?»². Филиппов рассказывал, что в числе послов, отправленных киевским князем Владимиром Красное Солнышко в различные страны на поиски лучшей в мире веры, был врач Иван Смера. Он добрался до Египта и отсюда отправил князю послание, в котором рассказывал о христианской религии коптов — потомков древних египтян. Послание, которое отыскали в Польше в XVI столетии, а в следующем веке опубликовали в переводе на латинский язык, заканчивалось так: «Писал я это железными литерами, вырезанными на 12 медных досках». А.А.Филиппов посчитал эту фразу свидетельством о существовании книгопечатания еще в Х веке, задолго до изобретения Иоганна Гутенберга.

О статье А.А.Филиппова, как о любопытном казусе, я рассказал в редакции «Сталинского печатника». Был там в это время и Лев Теплов (1924-1974), студент художественно-оформительского отделения МПИ, которого я знал тогда понаслышке как весьма способного поэта. Сидел и молчал, теребя буйную шевелюру. А на следующий день он принес в редакцию большую статью, которая называлась «Иван Смер — изобретатель книгопечатания».

Поразительно, как Теплов сумел в столь короткий срок ознакомиться с литературой вопроса, отыскать в библиотеке и прочитать книгу историка и богослова прошлого столетия Ивана Ивановича Малышевского (1828-1897) «Подложное письмо половца Ивана Смеры к великому князю Владимиру Святому», а главное — написать статью, в которой было не менее 20 машинописных страниц. Малышевский, а до него Николай Михайлович Карамзин и другие русские историки считали письмо Ивана Смеры подделкой, а Лев Теплов доказывал противное, причем вполне убедительно.

Статья была опубликована в «Сталинском печатнике» 29 марта 1949 года; заняла она почти две полосы. Хотя многотиражка Московского полиграфического института широкой известностью не пользовалась, да и выходила тиражом всего в 1300 экз., для тех лет — ничтожным, статья наделала шума в московских научных кругах. Вспоминают ее и сегодня. Недавно один киевский журнал просил меня прислать копию статьи: она нужна была, чтобы доказать приоритет — на этот раз Украины — в изобретении книгопечатания.

«Сталинский печатник» вернулся к теме 23 мая 1949 года. Была опубликована моя «Библиография к письму Смеры» и отклик Алексея Алексеевича Сидорова³. Заслуженный профессор, которого редакция попросила прокомментировать статью Л.П.Теплова, оказался в деликатном положении. Выступить против значило навлечь на себя обвинения в «низкопоклонстве». Сказать «да» не позволяло научное достоинство. Алексей Алексеевич, который бойцовскими качествами никогда не отличался, выбрал золотую середину. Он раскритиковал некоторые утверждения Теплова, а закончил статью так: «Дело Смера не оставило непосредственного следа. Но его имя стоило вспомнить. Современникам величайшей в мире культурной революции можно и должно с благодарностью знать о тех простых, а вместе с тем гениальных людях, которые и в седой древности свидетельствовали о необычайном трудолюбии, сметке, изобретательности нашего народа».

Многолетний конформизм научил А.А.Сидорова говорить и писать так, чтобы к нему нельзя было придраться.

С этих дней началось мое долговременное сотрудничество, да и дружба с Львом Павловичем Тепловым, которые были для меня весьма плодотворными. Я учился у него категоричности суждений, умению выдвигать рискованные и, на первый взгляд, парадоксальные гипотезы. Вместе с ним мы написали статью под сенсационным, отвечавшим духу времени названием «Россия — родина книгопечатания?». 1 апреля 1950 года эту статью опубликовала «Литературная газета». Вопросительный знак в конце названия редакция выбросила. Дата публикации — 1 апреля — никого не смущала. Первоапрельские шутки в ту пору в газетах не публиковали.

Вместе с Тепловым мы начали писать книгу о Иване Смерде Половце (так называл его я). Но, к счастью, так и не опубликовали ее. В дальнейшем я сам продолжал работать над темой, написал большую статью, которую предложил журналу «Вопросы истории». Рецензировал ее Александр Александрович Зимин, автор многих превосходных монографий, а к тому же и гипотезы, согласно которой «Слово о полку Игореве» было написано в XVIII веке. Зимин предложил доработать статью, но я так и не собрался сделать это. И к лучшему.

Зимой 1948 года появилась моя первая журнальная публикация. В первом февральском номере журнал «Огонек» напечатал мою заметку «Самая маленькая книга». Речь шла о миниатюрных «Баснях» И.А.Крылова, крохотной книжице — ее размеры 29x22 мм, — напечатанной в 1855 году в типографии петербургской Экспедиции заготовления государственных бумаг. Отпечатали книгу специально изготовленным шрифтом, который отлили из серебра. А впоследствии в той же Экспедиции Георгий Николаевич Скамони (1835-1907) разработал фотомеханический способ изготовления микроизданий.

Да и вообще Экспедиция заготовления государственных бумаг была лучшим в России полиграфическим предприятием, в котором появилось немало изобретений. Одним из них я занимался подробно. Это был способ печати ценных государственных бумаг и, прежде всего, бумажных денег. Изобрел его сотрудник Экспедиции Иван Иванович Орлов (1861-1928). Способ этот, который назвали «орловской печатью», в свое время почти на 100% исключал возможность подделки денежных знаков. Он и сегодня с успехом используется во многих странах. Правда, с появлением цветной ксерографии и принтеров возможности подделки увеличились, и теперь бумажные деньги защищают различными дополнительными способами. Например, вплетают в бумажную основу текстильную ленту. Любопытно, что И.И.Орлов в конце прошлого столетия предлагал и такой способ.

В 1948 году журнал «Полиграфическое производство», уступая потребностям времени, начал печатать статьи об истории отечественной техники. Писал их воспитанник Московского полиграфического института, а в ту пору ученый секретарь Научно-исследовательского института полиграфического машиностроения Глеб Александрович Виноградов (1915-1974). Я решил последовать его примеру, написал статью «Способ многокрасочной печати И.И.Орлова» и отнес ее в «Полиграфическое производство». Сегодня в стране издается масса специализированных полиграфических журналов, среди которых «Полиграфия», «КомпьюАрт», «Полиграфист и издатель», «Курсив», «Флексо плюс», «Полиграфбизнес»... Все они разные, и каждый из них нашел для себя собственную нишу. А в годы, о которых я рассказываю, «Полиграфическое производство» было единственным.

Редакция помещалась неподалеку от Полиграфического института — в многоэтажном бетонно-стеклянном здании, которое возводили как «Дом Печати», но затем отдали какому-то другому ведомству. Ютилась редакция в тесной каморке — на два стола. За одним сидел Василий Васильевич Попов, а за другим — помогавшая ему девушка по имени Наташа. Попов, по сути дела, создал этот журнал еще в 1924 г. Высшего образования он не имел, но был полиграфистом милостью Божией. Знал типографское дело так, как никто другой. Но был беспартийным, поэтому возглавлять орган печати не мог. Поэтому официальным главным редактором числился профессор Петр Александрович Попрядухин, преподававший в Московском полиграфическом институте и одновременно работавший управляющим Гознака — учреждения, к которому перешли функции Экспедиции заготовления государственных бумаг.

Василий Васильевич встретил меня с радушием. Сказал, что статьи по истории техники журналу очень нужны и что меня с удовольствием будут печатать. Опубликовали статью об И.И.Орлове в февральском номере за 1949 году.

Вскоре после этого В.В.Попова вызвали в соответствующие органы. Обвинение, которое ему предъявили, было нешуточным: публикация популярного пособия для фальшивомонетчиков. Резона в этом никакого не было. «Орловская печать» тем и хороша, что ее эффекты вручную воспроизвести невозможно. Кроме того, я написал статью, пользуясь исключительно опубликованными материалами, а именно докладом И.И.Орлова, прочитанном в Русском техническом обществе; доклад был издан отдельной брошюрой⁴ .

Ко мне, впрочем, претензий никто не предъявлял. Никуда меня не вызывали. В ту пору я думал, что со студента взятки гладки. И лишь в недавние времена, узнав, сколько моих одногодков прошли через ГУЛАГ, понял, как сказочно мне повезло. Видимо, дело было не в статье, а в том, что кто-то хотел свести счеты с В.В.Поповым. П.А.Попрядухин, будучи начальником Гознака и ответственным редактором «Полиграфического производства», должен был отвечать в первую очередь. Но он от публикации открестился, заявил, что не читал статьи и не разрешал ее к печати. Это только доказывало, как мало он занимался делами журнала.

К счастью, со временем все утряслось и из-за статьи моей никто не пострадал. А к теме этой я вернулся совсем недавно, опубликовав в 1998 году в трех номерах журнала «Флексо Плюс» большую работу о способе И.И.Орлова⁵ .

Тем временем В.В.Попов заказал мне и Л.П.Теплову статью, которая была опубликована в мартовском номере 1949 года под названием «За честь русского книгопечатания!» Насколько я понимаю теперь, Василий Васильевич принужден был «отметиться» об участии в кампании по борьбе с «низкопоклонством». Кампания велась во всех газетах и журналах, в том числе и в научно-технических. Статья, которую мы написали, отвечала требованиям и нормам, принятым в ту пору в советской публицистике. Открывалась она дежурной цитатой из А.А.Жданова, общепризнанного идеологического лидера той эпохи, которая из сегодняшнего дня видится нам кровавой, беспощадной, но во многом и гротескной.

В статье были названы и адепты «низкопоклонства» в области книжного дела: Михаил Ильич Щелкунов (1884-1938), Алексей Иванович Некрасов, Лев Ефимович Каплан и Абрам Григорьевич Шицгал (1903-1983). М.И.Щелкунова, арестованного еще в 30-х годах, и известного в свое время искусствоведа А.И.Некрасова я, естественно, знать не мог. А с Л.Е.Капланом и А.Г.Шицгалом был впоследствии хорошо знаком. Лев Ефимович работал со мной вместе в НИИполиграфмаше; это был мягкий и деликатный человек, в прошлом — наборщик, исключительно много сделавший для становления профессионального обучения молодых полиграфистов. Ручное наборное производство Каплан знал превосходно и много писал об этом. А в 30-х годах разработал конструкцию фотонаборной машины с использованием приниципиальной схемы линотипа. В послевоенные годы в принципе такие же машины — «фотолинотип» и «фотосеттер» — серийно выпускались за рубежом.

Абрам Григорьевич Шицгал работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте полиграфической промышленности и был крупнейшим в стране знатоком истории и теории типографских шрифтов. Он, в частности, отыскал истоки русского гражданского шрифта в отечественной рукописной книжности, но имел неосторожность заметить, что шрифт этот «подравнивался» под латинскую антикву. Лев Теплов написал о Щицгале разгромную статью, которая была опубликована «Сталинским печатником» под названием «Самобытность, заимствованная на Западе». После этого Шицгала уволили из Полиграфического института, где он преподавал историю книги. Досталось Абраму Григорьевичу и в нашей статье в журнале «Полиграфическое производство».

Впоследствии я частично загладил свою вину перед этим человеком, опубликовав к его 80-летию юбилейную статью в сборнике «Книга. Исследования и материалы»⁶ .

В статье «За честь русского книгопечатания!» было четыре раздела: «О происхождении русской письменности», «Об истоках книгопечатания», «О Петровской гражданской азбуке» и «Оригинальность и самобытность русской полиграфической техники». Первые три раздела писал Л.П.Теплов. Моему перу принадлежал четвертый. Здесь были названы имена многих отечественных умельцев, опередивших просвещенную заграницу. Особенно же подчеркивалось значение четырех русских изобретений — гальванопластики, разработанной академиком Борисом Семеновичем Якоби (1801-1874), декалькомании, или способа изготовления переводных картинок, созданного Александром Ивановичем Теребеневым (1815-1859), автоматической наборной машины, построенной Петром Петровичем Княгининским, и способа многокрасочной печати, созданного Иваном Ивановичем Орловым. Натяжек здесь никаких не было, призошло лишь некоторое смещение акцента.

Закончил же я статью так: «Долг советских историков книги — восстановить историческую справедливость, доказать несомненный приоритет России в важнейших отраслях книгопечатания. Мы считаем, что изучение истории русской полиграфической техники должно стать важнейшей составной частью истории русской книги. Мы считаем, наконец, что знание истории русской книги должно быть обязательным для каждого советского полиграфиста»⁷ . От последних двух фраз я не отказываюсь и сегодня.

И все же статья, которую тут же перевели и напечатали в Польше, если судить по большому счету, была неприличной. Василия Васильевича Попова, заказавшего и опубликовавшего ее, я полностью оправдываю. У него за плечами были долгие годы постижения советской действительности. Он понимал, что в этой стране можно легко, ни за что ни про что, стать врагом народа и шпионом. Расплата за мнимые прегрешения была одна.

За год перед этим Василия Васильевича прорабатывали на Ученом совете Московского полиграфического института. Речь шла об очередном издании его известной книги «Общий курс полиграфии». 6 марта 1948 года институтская многотиражка открылась грубой и резкой передовой «Покончить с низкопоклонством перед заграницей!». «Раболепие В.В.Попова перед иностранной полиграфией не знает границ», «появление порочной книги Попова — это сигнал, который еще раз показывает слабость идейно-политической работы среди профессорско-преподавательского состава института» — эти две фразы дают достаточно полное представление об уровне критической проработки хорошего и полезного учебника, выдержавшего шесть изданий и переведенного на несколько иностранных языков.

Вел заседание Ученого совета, заклеймившего «идеологическую диверсию» В.В.Попова, заместитель директора МПИ профессор К.И.Былинский. С резким осуждением книги выступили доценты Н.И.Синяков (впоследствии он стал директором Всесоюзного научно-исследовательского института полиграфической промышленности) и доцент М.Г.Морозов. Каялся некий Крутоверцев, директор Гизлегпрома, выпустившего в свет «Общий курс полиграфии». Но раздавались голоса и в защиту В.В.Попова. Мы сегодня отдадим должное бесстрашию выступивших и назовем их — Виктор Александрович Истрин (1906-1967), Марк Германович Брейдо (1913-1978) и незнакомая мне преподавательница Титова.

В.А.Истрин был специалистом по истории письма. Впоследствии он написал большой труд по этой проблеме⁸ и защитил его в качестве докторской диссертации, став первым в стране доктором филологических наук по специальности «Книговедение».

«Образцом самого рутинного раболепия и угодничества перед заграничной техникой было выступление тов. Брейдо, заявившего, что чуть ли не все полиграфическое машиностроение является подражанием заграничным образцам. Таким образом, ст. преподаватель Брейдо не «заметил» успехов советского полиграфического машиностроения за 30 лет. Подозрительная «близорукость». Близорукость самого низкого пошиба», так писал «Сталинский печатник», М.Г.Брейдо действительно был близорук, постоянно носил очки с очень толстыми стеклами. Он знал, о чем говорит, ибо проработал в полиграфическом машиностроении всю жизнь. И вообще был талантливым человеком, писал стихи, сочинял одноактные комедии; некоторые из них были напечатаны в сборнике, который последствии выпустило издательство «Искусство».

Для В.В.Попова «проработка» прошла благополучно. В 1952 году вышло в свет новое, 4-е издание «Общего курса полиграфии». Василий Васильевич подарил книгу мне, написав на титульном листе: «Евгению Львовичу Немировскому с просьбой не очень придираться к небольшому историческому очерку в этой книге».

Борьба с «низкопоклонством» постепенно переросла в преследование «космополитизма». Слово это, которое в устах российских интеллигентов XIX века имело положительное звучание, стало чуть ли не ругательством. В качестве «безродных космополитов» в Полиграфическом институте прорабатывали Абрама Григорьевича Шицгала и искусствоведа Бориса Михайловича Кисина. Шицгал, в прошлом боксер (об этом давнем увлечении свидетельствовал перебитый нос), выдержал, а Кисин в скором времени умер. Поговаривали, что он кончил жизнь самоубийством.

В пору моего последнего студенческого года я продолжал усиленно заниматься исследовательскими поисками в области истории русской полиграфической техники. Было это занятием увлекательным, похожим на игру. Пересмотрев все отечественные полиграфические журналы, начиная с первого из них — «Типографического журнала», который выходил в 1867-1869 годах, я решил обратиться к практически еще не тронутому патентному фонду. Так я впервые попал в Патентную библиотеку, которая тогда помещалась в подвалах Политехнического музея. Вход был со стороны Лубянского проезда, в ту пору — улицы Серова. Работали мы в Патентной библиотеке вместе с Левой Тепловым. Среди старых российских «привилегий» отыскали немало таких, которые рассказывали об изобретениях российских типографщиков.

Одной из самых интересных находок была привилегия за № 3596, выданная некому Виктору Афанасьевичу Гассиеву. Ранее это имя ни в полиграфической периодике, ни в специальной литературе мне не встречалось. В выданном в 1900 году патенте была описана фотонаборная машина. Такие аппараты усиленно проектировались в 30-х годах уходящего столетия. Внедрять их в производство начали лишь в послевоенные годы. Неизвестный мне Гассиев, вне всякого сомнения, впервые в мире запатентовал фотонаборную машину, которая и в 1949 году представлялась завтрашним днем полиграфической техники.

Чтобы узнать, кем был этот человек, нужно было ехать в Ленинград в Центральный государственный исторический архив, где, как я узнал, хранились фонды Комитета по техническим делам, который в царской России ведал выдачей патентов-привилегий.

Финансировать поездку согласилось Всесоюзное научно-техническое общество полиграфии и издательств. Я получил первое в моей жизни командировочное удостоверение, какую-то в ту пору значительную для меня сумму денег и в конце июля 1949 года отправился в город на Неве. Встреча с Ленинградом всегда радостна. Я бродил по городу, в котором до того времени бывал лишь однажды, еще в детские годы. Архив помещался на набережной Невы в величественном здании Синода и Сената. В фонде № 24, где хранились заявки изобретателей, я нашел массу интересных материалов. Среди них и дело № 329 по описи № 8, в котором были собраны сведения о выдаче привилегии В.А.Гассиеву. Человек этот оказался 18-летним юношей, родившимся в Ереване, а в пору работы над фотонаборной машиной жившим в городе Елизаветполе — Гяндже, впоследствии переименованном в Кировабад. Описанная в патенте конструкция не была умозрительной. Виктор Гассиев построил и испытал машину. В деле сохранился образец первого в мире фотографического набора, в котором применены шрифты разного кегля. Это был шутливый «рапорт» отцу юного изобретателя Афанасию Абрамовичу, датированный 11 сентября 1897 года Виктор по российским законам еще недееспособен. Он просит отца, который, как я узнал впоследствии, был известным просветителем осетинского народа, подать заявку на сделанное им изобретение.

Вернувшись в Москву, я с упоением рассказывал Леве Теплову о сделанных в Ленинграде находках. Вместе мы написали статью «Фототипо-наборная машина В.А.Гассиева», которая была опубликована в первом номере журнала «Полиграфическое производство» за 1950 года. В том же номере я прочитал статью инженера Владимира Ивановича Борисова «Ускорить выпуск советской фотонаборной машины», из которой понял, что со времен Гассиева в области внедрения фотонаборной техники в производство мало что изменилось.

Небольшая статья о находке была напечатана и в «Литературной газете»⁹ . Вскоре после этого начались поистине сказочные события. Из города Дзауджикау (так назывался переименованный по настоянию И.В.Сталина город Орджоникидзе, которому в настоящее время возвращено его историческое название — Владикавказ) пришла телеграмма о том, что В.А.Гассиев жив и работает в одном из местных институтов. Одинокий и всеми забытый 70-летний старик в одночасье стал национальным героем. Ему присвоили звание заслуженного деятеля науки и техники, а летом 1950 года наградили орденом Трудового Красного Знамени. Так историко-технические исследования получили выход в сегодняшнюю действительность. Вскоре осетинский инженер Н.Д.Кануков написал о В.А.Гассиеве книгу, которая выдержала два издания. Лет десять спустя я побывал во Владикавказе и встретился с Виктором Афанасьевичем. Об этой встрече я написал очерк, опубликованный журналом «Изобретатель и рационализатор»¹⁰ .

В том же 1950 года, когда развернулись описываемые события, начальство приказало всем отраслевым научно-исследовательским институтам включить в план темы по истории отечественной техники — дабы потрудиться на ниве беспощадной борьбы с «низкопоклонством и космополитизмом». Говорят, что по этому поводу было принято специальное постановление Совета Министров.

Пионером в области изучения истории русской полиграфической техники, как я уже говорил, был Глеб Александрович Виноградов, ученый секретарь Научно-исследовательского института полиграфического машиностроения. В том же номере «Полиграфического производства», в котором увидела свет наша с Л.Тепловым статья о Гассиеве, Виноградов опубликовал статью «Советская полиграфия должна получить электрогравировальный автомат». Речь шла об изобретении Николая Петровича Толмачева (1907-1956) и о неизбежной для российской действительности волоките, связанной с внедрением этого изобретения. Ответственным за волокиту был во многом НИИполиграфмаш. Легко понять, что статья не понравилась директору института Степану Григорьевичу Новохацкому. Г.А.Виноградов вынужден был распрощаться со своей должностью. Он перешел в Научно-техническое общество полиграфии и издательств. А впоследствии заведовал редакцией полиграфической и издательской литературы в издательстве «Искусство». И в этом качестве очень сильно помог мне с публикацией моих книг.

Но выполнять решение правительства было нужно. Тогда-то в НИИполиграфмаш и пригласили Льва Теплова и меня. Было это осенью 1950 года. Заместитель директора по научной работе Александр Николаевич Чернышев сказал, что мы в течение двух-трех лет должны написать историю русской полиграфической техники. На меня же, дополнительно, возложили обязанности ученого секретаря института. Так, чуть ли не с самой студенческой скамьи, я получил пост, который обычно занимают убеленные сединами ученые.

В царской России полиграфического машиностроения как самостоятельной отрасли не было. Лишь петербургские заводы Васильева и Гольдберга в конце XIX века эпизодически строили плоскопечатные машины. Подводя итоги ХХ столетия и подсчитывая минусы и плюсы 70-летнего большевистского правления, к числу плюсов следует бесспорно отнести создание этой отрасли.

Первая советская печатная машина — она получила название «Пионер» — была выпушена 15 июля 1931 года заводом «Рыбинский металлист», который тогда носил имя всесильного, но вскоре расстрелянного чекиста Генриха Ягоды. «Первая советская печатная машина, — писала тогда «Правда», — это такая же победа на фронте овладения техникой, как и первый советский комбайн, как первая льнотеребилка, блюминг». Создание машины «Пионер» — во многом дело рук и ума Сергея Александровича Донского (1902-1963), который и в дальнейшем успешно работал в этой области. А главным инженером Рыбинского завода в 1932 году стал Арон Моисеевич Черкасский (ум. в 1942) сконструировавший вместе с И.П.Лебедевым выпущенную в 1932 году первую советскую ротацию тяжелого типа «Комсомолец».

Пионером в области отечественной наборной техники был Ленинградский завод точного машиностроения, который в ту пору носил имя немецкого коммуниста Макса Гельца. В недолгие годы «заклятой дружбы» с фашистской Германией завод переименовали. Первые советские линотипы были выпущены в марте 1932 году. Одним из виновников этого события был технический директор завода Александр Григорьевич Кацкий (1871-1943). В предвоенные годы было выпущено 1317 машин.

Организационно новая отрасль оформилась в 1938 году, когда в Народном комиссариате машиностроения СССР было создано Главное управление полиграфического машиностроения. Возглавлял его с октября 1938 года Борис Михайлович Мордовин. В послевоенные годы он стал профессором Московского полиграфического института, и я слушал у него лекции по конструированию и расчету брошюровочно-переплетных машин.

Каждая уважающая себя отрасль народного хозяйства должна была иметь собственный научно-исследовательский и конструкторский центр. Эту функцию при Главполиграфмаше исполняло проектное и конструкторское бюро «Полиграфмашпроект», возникшее в том же 1938 году. Работали здесь всего 6 инженеров, которыми руководил Михаил Абрамович Шкловер. К 1940 году число сотрудников увеличилось до 31.

В годы Великой Отечественной войны «Полиграфмашпроект» был переведен из Ленинграда в Москву и преобразован в Специальное конструкторское бюро № 3, работавшее на оборону. Но работы в области полиграфической техники здесь продолжались. Разработали, в частности, малоформатную печатную машину, предназначенную для партизанских отрядов. Конструировал ее уже знакомый нам Марк Германович Брейдо.

После войны СКБ-3 было преобразовано в Научно-исследовательский институт полиграфического машиностроения, куда я и пришел осенью 1950 году и в котором проработал 22 года. В 1998 году институту исполнилось 80 лет. Только вот отмечать юбилей было некому, так как институт, хотя и существует, но практически не работает, о чем нельзя не пожалеть, ибо с ним связано немало блестящих страниц истории отечественной полиграфической техники.

В 1950 г. институт помещался в одном из корпусов Московского экспериментального завода полиграфического машиностроения, который кроме опытных образцов полиграфических машин выпускал матрицы типографских шрифтов. Главным инженером завода одно время был мой друг, рано ушедший из жизни Генрих Кушнирский. Расположен был завод, как говорилось в куплетах, написанных М.Г.Брейдо для одного из институтских капустников:

В калужском переулке тихом

Там, где трамвай идет на круг,

Меж поликлиникой для психов

И Академией наук.

Конечной трамвайной остановки перед новым стеклянным фасадом Текстильного института давно уже нет. Недавно я побывал в Малом Калужском переулке в фирме «HGS», которая на корню закупила Московский экспериментальный завод. И ничего не узнал. Выросли новые корпуса. А о роскошной, несравнимой с НИИполиграфмашем внутренней отделке помещений нечего и говорить.

В 1950 году в институте работали еще старые специалисты, переехавшие в Москву из Ленинграда. Один из двух основных отделов — исследовательский — возглавлял Петр Яковлевич Розенфельд. А его брат Михаил Яковлевич был главным бухгалтером. Конструкторским отделом командовал Александр Львович Береславский, который еще в довоенные годы конструировал первую советскую многорулонную газетную ротацию.

В институте был и третий отдел, занимавшийся разработкой новых шрифтов. Возглавлял его Фаик Шакирджанович Тагиров (1906-1978), ученик Владимира Андреевича Фаворского (1886-1959) и Николая Ивановича Пискарева (1892-1959). Эти прославленные художники-графики также работали в отделе. А еще Соломон Бенедиктович Телингатер (1903-1969), Галина Андреевна Банникова (1901-1972), Николай Николаевич Кудряшев (1909-1991)... Над созданием наборных орнаментов успешно работал Николай Яковлевич Караванский. Почти все шрифты, появившиеся в 40-70-х годах, вышли из стен этого отдела. В годы, о которых идет речь, это была длительная и трудоемкая работа, требовавшая усидчивости и, конечно, таланта. Сегодня эту работу значительно облегчает персональный компьютер.

Меня с Л.П.Тепловым причислили к исследовательскому отделу. Но вскоре структура НИИПолиграфмаша была изменена. Вместо исследовательского и конструкторского отдела были созданы отделы формного, печатного и брошюровочно-переплетного оборудования.

КомпьюАрт 4'2000