Мои полиграфические университеты
Евгений Немировский 
Окончание. Начало см. № 5’2000
В годы, когда я пришел в НИИПолиграфмаш, ведущую роль в нем начинало играть новое поколение — инженеры, родившиеся в 1912- 1915 гг., закончившие Полиграфический институт и прошедшие войну. Кроме Г.А.Виноградова, о котором я уже говорил, среди них были Леонид Константинович Белозер-ский (1911-1969) — старший и, пожалуй, самый талантливый из них, Лев Иванович Боглаев, Владимир Иванович Борисов, Константин Иванович Жаров, Георгий Павлович Смирнов, Виктор Павлович Филиппов... Некоторые из них впоследствии прошли через ЦК КПСС, работали инструкторами, а затем, как это водилось в ту пору, стали большими начальниками: Л.И.Боглаев — начальником Главполиграфмаша, а В.П.Филиппов — начальником Технического управления Госкомиздата.
Я ловлю себя на том, что называю здесь много имен, читателю ничего не говорящих. Делаю это сознательно. Люди, о которых идет речь, много и плодотворно работали. Большинства из них уже нет с нами. Написанные ими книги и статьи устарели — это неизбежно. Труды их пылятся на полках библиотек, и никто к ним не обращается. А машинописные отчеты об исследовательских работах в большинстве своем уничтожены. Сделали это в недавнем времени, когда закрыли богатую библиотеку НИИПолиграфмаша, помещение которой решили сдать в аренду. Статей о специалистах в области полиграфического машиностроения мы в энциклопедических и биографических справочниках не найдем. Даже установить годы их жизни подчас невозможно. Все это очень огорчительно. Постыдно быть иванами, не помнящими родства. Все, что окружает нас сегодня, — дело рук и ума поколения, которому выпала на долю немыслимо трудная жизнь. Нужно хоть изредка вспоминать об этих людях.
Почти одновременно со мной в НИИПолиграфмаш пришли мои одногодки и однокурсники — это уже третье поколение: Сережа Зоткин, Генрих Кушнирский, Женя Левковский, Наум Либерман, Леня Фельдман — мой лучший друг еще со школьных времен, Вася Щербинин... Из них — увы! — многих также уже нет в живых.
Дружил я в основном с ребятами из информационно-издательского отдела, куда наведывался ежедневно, чтобы посмотреть новые иностранные журналы. Отечественная специальная периодика была скудна; кроме «Полиграфического производства» и назвать нечего. НИИПоли-графмаш всячески старался воспол- нить этот пробел. Регулярно, по нескольку томов в год, выпускались «Труды Научно-исследовательского института полиграфического машиностроения». Более оперативными были «Бюллетень технико-экономической информации» и «Сборник переводов». В виде двух-четырехстраничных листовок выпускалась еженедельная «Экспресс-информация». 1 апреля 1956 г. в этой серии вышла листовка «Космопринт — печать действием космических лучей». Информация была сенсационной. Восприняли ее всерьез. И лишь немногие знали, что указанные в листовке источники вымышлены и что текст ее сочинил Лева Теплов. Первоапрельские шутки в ту пору приняты не были. Когда все выяснилось, начальство устроило грандиозный скандал.
Когда я пришел в НИИПоли-графмаш, информационно-издательским отделом руководил старый и заслуженный полиграфист Е.Черневский, который большую часть рабочего времени клевал носом. А затем его сменил Борис Петрович Боссарт (1924-1999), с которым мы крепко дружили.
Трудами всех этих людей и было создано полиграфическое оборудование, которое стояло в наших типографиях. В 40-х и 50-х гг. импорт в этой области был равен почти нулю. Полагались лишь на отечественную технику, которая проектировалась в НИИПолиграфмаше и его ленинградском филиале, а изготовлялась на Ленинградском, Щербаковском (Рыбинск в 1946-1957 гг. назывался Щербаковом — в память о секретаре ЦК ВКП(б); впоследствии этому городу пришлось именоваться еще Андроповом), Ейском, Шадринском, Одесском, Киевском, Роменском заводах полиграфических машин. Делали все сами — от небольших бумагорезальных машин, которые конструировал Владимир Зиновьевич Гинзбург, до колоссальных ротационных газетных агрегатов.
Среди свершений советского полиграфического машиностроения прежде всего надо назвать целую гамму (более 25) строкоотливных наборных машин, которые не только работали в нашей стране, но и экспортировались в 56 стран мира. Конструировали их не в Москве, а в Ленинграде. В 1959-1960 гг. был подготовлен к выпуску первый советский наборный строкоотливной автомат Н-10. В 1963 г. появился комплект печатно-кодирующих устройств «Север», сконструированный в НИИПолиграфмаше.
Крупнейшим достижением в области формного оборудования стала серия электронных гравировальных автоматов, разработанных группой специалистов НИИПолиграфмаша во главе с Ароном Давыдовичем Рабиновичем. Первая такая машина ЭГА-1, опытный образец которой был создан в 1956 г., воспроизводила клише в масштабе 1:1 по отношению к оригиналу. В 1959 г. был начат серийный выпуск автомата ЭГА-4 со ступенчатым изменением масштаба изображения. Велась работа над электронными цветоделителями и цветокорректорами.
Немало изменений претерпело традиционное фоторепродукционное оборудование, широкое серийное изготовление которого началось в нашей стране в послевоенные годы. В этой области в НИИПоли-графмаше работали В.К.Бесстрашнов, Л.И.Боглаев, А.Н.Чернышев...
Проектно-конструкторские работы в области печатной техники были сосредоточены главным образом на Рыбинском заводе. В НИИПолиграфмаше в основном разрабатывались теоретические проблемы конструирования и расчета печатных машин. В этой связи нужно назвать имена Леонида Константиновича Белозерского и Бориса Васильевича Куликова.
Но особенно большие успехи, как мне кажется, были достигнуты в области брошюровочно-переплетных машин. Прежде всего следует сказать о ниткошвейном автомате БНА, опытный образец которого был изготовлен в Ленинграде в 1955 г. Над созданием автомата в НИИПолиграфмаше трудились М.Г.Брейдо, А.М.Бого-словский, К.М.Грищенко, Н.М.Свиридов, Л.Д.Угрюмова... А затем пришло время брошюровочно-переплетных агрегатов. Одним из первых был блокообрабатывающий агрегат БТГ-2, в основу конструкции которого положено авторское свидетельство М.Г.Брейдо, Н.И.Гатцука и М.М.Плоткина. Над агрегатом ББГ для бесшвейного скрепления книжных блоков работала группа конструкторов под руководством Г.И.Фейгина.
А теперь об изобретении, которое не было осуществлено, но имело немалый резонанс в нашей области. В 1952 г. Марк Германович Брейдо опубликовал в журнале «Полиграфическое производство» статью «Возможно ли создание автоматической типографии?». Разработанная им типография-автомат должна была печатать, брошюровать и переплетать книги. Печатные формы для всех полос книги были размещены здесь на бесконечной ленте. За скобками оставались лишь формные процессы. В журнале были опубликованы принципиальные схемы, которые могли быть положены в основу первичной конструкторской разработки. Но это не было сделано. Что же касается агрегатирования формных и печатных процессов, то оно стало достоянием производства уже в наши дни, будучи воплощено в так называемых цифровых печатных машинах.
К 1953 г. мы с Львом Тепловым выполнили задание, поставленное перед нами дирекцией Научно-исследовательского института полиграфического машиностроения, — написали «Историю русской полиграфической техники». Это были три толстых машинописных тома, переплетенных в картонаж.
Многократно прорецензированные, обсужденные на Ученом совете и одобренные... Опубликовать этот труд мы, к счастью, не успели. Умер Иосиф Виссарионович Сталин, и обстановка в стране резко изменилась. Относиться к «приоритетным» исследованиям стали по-другому.
Нельзя сказать, что в нашем труде мы грешили против истины или занимались фальсификацией. Этого не было. Материалы мы использовали добротные, взятые из первых рук. Это были вполне достоверные факты, добытые в архивах или в старой литературе, преимущественно периодической — в журналах и газетах...
Но оценки, вне всякого сомнения, были тенденциозными, заданными заранее. Российское, а позднее и советское книгопечатание было представлено как наиболее развитое, самое передовое в мире. В действительности это было не так. Изобретения русских новаторов, о которых мы писали, были, скажем так, весьма любопытными. Но в практику они внедрены не были и в основной массе никакой роли в общемировом прогрессе полиграфической техники не сыграли. Нет сомнения в том, что новаторов этих и труды их ума и рук следовало вспомнить, но...
Труд наш света не увидел. Но отдельные его разделы мы с Львом Тепловым опубликовали в виде статей. Я это делал в основном на страницах журнала «Полиграфическое производство», где меня всячески привечали и охотно публиковали. Печатал и научно-популярные очерки в «Огоньке», в журнале «Знание — сила».
Когда работа была окончена, встал вопрос, что нам делать дальше. С Тепловым он разрешился вроде бы сам собой. В эту пору в институте случился небольшой скандальчик. Заместитель директора Леонид Константинович Белозерский, человек талантливый и во всех отношениях привлекательный, полюбил молодую женщину. Супруга его, как это было принято тогда, пожаловалась в парторганизацию. Обывателей же, особенно партийных дам, хлебом не корми, а дай покопаться в чужом грязном белье. Состоялось скандальное партийное собрание, на котором Белозерского, как водится, пожурили. Но героем собрания стал не Белозерский, а Теплов, который резко, если не грубо, осудил Леонида Константиновича. Это всех поразило, ибо Лев Павлович ханжой не был и примерной нравственностью не отличался. Сам грешил, и не раз...
Подобные сборища любили, но всерьез не принимали. Так — развлечение, спектакль, пауза среди напряженных трудовых буден... Все осталось по-прежнему. Белозерский развелся с женой и обручился с возлюбленной. Отношение к нему не изменилось. А вот к Теплову стали относиться настороженно. Чувствуя скрытую непрязнь, он решил уйти из НИИПолиграфмаша.
А я остался. И работа для меня нашлась.
Никита Сергеевич Хрущев в первые годы своего правления все реформировал. Заменил пятилетки на семилетки, организовал в регионах совнархозы, которым передал управление промышленностью и сельским хозяйством... Децентрализация стала знамением времени. Одна из реформ состояла в том, что рассмотрение изобретательских заявок и принятие решений о выдаче авторских свидетельств — то, чем раньше занимался Комитет по делам изобретений, — передали министерствам и ведомствам.
Для министерств все это было в новинку; специалистов по патентному делу у них не было. Выходили из трудного положения кто как умел — находили специалистов на стороне, платили им немалые деньги. А чаще — поручали новое дело отраслевым научно-исследователь-ским институтам: пусть крутятся как знают... Так поступили и в Главном управлении полиграфического машиностроения.
Директор НИИПолиграфмаша Степан Григорьевич Новохацкий и его заместитель по науке Александр Николаевич Чернышев, недолго думая, решили поручить рассмотрение изобретательских заявок мне. Логика была нехитрой: Немировский занимался старыми изобретениями, пусть разбирается и с новыми. Человек молодой, способный — справится.
Я действительно справился и, более того, увлекся новым для меня делом.
Отныне все изобретения в области полиграфического оборудования со всего Советского Союза поступали ко мне. Я определял их новизну, а узкие специалисты из различных отделов института — техническую целесообразность. Нужно было предложить краткую и точную формулировку, в которой изложена сущность изобретения и, вместе с тем, разграничено «свое» и «чужое», «новое» и «известное»... Это была сложная, но увлекательная задача. В заключение я готовил решение Министерства о выдаче или об отказе в выдаче авторского свидетельства. Отправлял его «наверх», где решение «проштамповывали» и посылали изобретателю. С отрицательными решениями авторы, понятно, не соглашались, протестовали. Начиналась полемика, иногда длительная. Вести ее также было интересно.
За каждую экспертизу — так это называлось — мне в Министерстве платили 70-80 дореформенных рублей; это было существенным дополнением к нищенской, по существу, зарплате.
Новый порядок рассмотрения изобретательских заявок просуществовал недолго — года 2-3. В конце концов все это вернули в Комитет по делам изобретений. Но я к этому времени завоевал весомую репутацию в новом для меня деле. Меня попросили экспертировать заявки по полиграфическому оборудованию и для Комитета. За год таких заявок набиралось немало, причем количество их с годами увеличивалось. В 1956 г. я заработал на экспертизе 1745 рублей, в 1957 г. — 5908, в 1958 г. — 6959, в 1959 г. — 10 042, в 1960 г. — 14 892. Это был максимум, превышавший мою годовую зарплату. В дальнейшем обязанности эксперта мне наскучили, я стал больше заниматься научными штудиями и постепенно совсем престал ходить в Комитет по делам изобретений.
В НИИПолиграфмаше же я теперь готовил к подаче заявки собственных сотрудников. На первых порах делал это сам, потом мне дали в помощь молодую женщину Риту, жену моего однокурсника Жени Левковского. Затем в рамках отдела экономических исследований организовали сектор изобретательства. Руководил отделом Давид Моисе-евич Павловский, который в мои дела не вмешивался. В институте я бывал редко, сидел в Патентной библиотеке, которая тогда помещалась в подвалах Политехнического музея. А больше — в Ленинской библиотеке, где занимался любезными моему сердцу историческими исследованиями. Так продолжалось до тех пор, пока на смену Павловскому не пришел некий Роженко, в прошлом оперативник. Человек малокультурный, говоривший «лабалатория», он страстно желал «руководить», и мы постоянно ссорились. Кончилось тем, что я настоял на создании самостоятельного патентного отдела — естественно, под моим руководством. Было это в 1967 г. Работали у меня милейшие женщины — Танечка Персидская, Эрна Почтарь, Эмма Павлова, Роза Грачева... Жили мы душа в душу. А с Вероникой Леве, кандидатом технических наук, но прежде всего красивой женщиной, у меня, что греха таить, был «служебный роман», довольно продолжительный.
Одним из моих начинаний в патентном подразделении НИИПолиграфмаша стало создание патентного фонда по полиграфии и полиграфическому машиностроению. В институте с послевоенных времен хранились груды неразобранных патентов, вывезенных после Победы из Германии. У нас бытовало мнение о том, что патенты содержат секретную информацию, которая никогда не разглашалась. Из этой информации будто бы можно извлечь сведения о самой передовой технологии, сведения, сохраняемые капиталистическими фирмами за семью замками. Поэтому советские хозяйственники, которые вошли в побежденную страну буквально вслед за Советской армией, вагонами вывозили из Германии патенты, которые они находили на крупных заводах и фабриках. Невдомек им было, что документы эти, размноженные в сотнях экземпляров, стоят на полках патентных ведомств и крупных библиотек, ни от кого не скрываются и выдаются читателям по первому требованию.
Чтобы получить патент, нужно подробно и тщательно описать изобретение, которое этот документ должен защитить от использования кем-либо, кроме его владельца. Смысл патента — в защите интеллектуальной собственности, а не в сокрытии технических новаций от мира. Именно патенты несут оперативную информацию о новейших достижениях техники. Зарубежные журналы, которые обычно обрабатываются, а частично и переводятся информационными службами исследовательских институтов, рассматривают технические новинки с откровенно рекламной точки зрения. Они сообщают о том, чего можно достичь, используя изобретения, но как это делается, с помощью каких средств, утаивают.
Такой вот фонд трофейных патентных описаний, впрочем, порядком устаревших, и лежал в НИИПолиграфмаше неразобранным и без всякого употребления. Я посадил девочек разбирать его — в соответствии с рубриками патентной классификации, которые обозначены на каждом описании. Так была создана основа нашего патентного фонда, который мы в дальнейшем старались регулярно пополнять, копируя интересующие нас документы в Центральной патентной библиотеке и подписываясь на журналы зарубежных патентных ведомств. В ту пору это было возможно и сравнительно недорого.
Я хорошо понимал: чтобы определить тенденции развития той или иной отрасли техники, нужно прежде всего внимательно следить за патентной литературой. Так родилась мысль о создании ежегодника «Патентная литература по вопросам полиграфического производства», над которым я начал работать в 1954 г. Сборник состоял из библиографических описаний новых патентов, снабженных развернутыми аннотациями, а иногда и чертежами. Открывала его вступительная статья, в которой я пытался показать, что существенно нового появилось в технике книгопечатания в истекшем году.
Первый сборник — за 1954 г. — вышел в 1956 г. Печатался он в собственной типографии НИИПолиграфмаша, которая находилась в Рыбинске. Я ездил в Рыбинск читать корректуру. Обычно — вместе с Борисом Боссартом, который руководил информационно-издательским отделом. «Труды» института и всякие информационные издания также печатались в Рыбинской типографии.
Мы отправлялись вечером с Савеловского вокзала и в Рыбинск приезжали ранним утром. С корректурами управлялись за день. Часов в шесть вечера отправлялись на вокзал и шли в ресторан — единственное место в городе, где можно было прилично поесть. По дороге заходили в книжный магазин, где, не в пример Москве, залеживалась самая что ни на есть «дефицитная» литература. Так, я привез из Рыбинска «Избранное» Исаака Бабеля, впервые изданного в 1957 г. после длительного перерыва. Бабель был арестован и погиб, имя его долгое время считалось запретным, книги же лежали в спецхране.
Я подготовил и издал 8 сборников «Патентная литератутра по во-просам полиграфического производства» — за 1954-1961 гг. После моего ухода из НИИПолиграфмаша издание это — увы! — прекратилось.
Наш опыт работы хвалили на всесоюзных совещениях и в печати. Но перенять его никто не собрался. А жаль! Ибо, по моему мнению, это была оптимальная форма научно-технической информации, которая могла бы дать наибольшую отдачу.
К сожалению, практические работники отрасли, в том числе исследователи и конструкторы, призванные создавать новую технику, с откровенным равнодушием относились к технической литературе. Я помню, как был удивлен, узнав, что на журнал «Полиграфическое производство» во всем НИИПолиграфмаше подписывался я один. Подозреваю, что подобное «равнодушие» характерно и для других отраслей промышленности. Не отсюда ли всегдашнее отставание нашей технологии от зарубежной?
В конце 60-х гг. наше народное хозяйство переживало новое увлечение: во всех исследовательских институтах стали создавать специальные группы, занимающиеся прогнозированием развития техники. Я считал, что оптимальным способом прогнозирования является определение тенденций по патентной литературе и их дальнейшая экстраполяция. Но, кроме того, создал и собственную методику, основанную на придуманной мною универсальной бинарной классификации. Об этой системе я опубликовал две статьи в издании, которое в ту пору в инженерных кругах именовали «черным журналом»1 . Официально же он назывался «Научно-техническая информация». Классификация эта была создана на все времена. В ячейках ее, как и в оригинале таблицы Менделеева, имелись пустые места, которые предстояло заполнить в процессе дальнейшего развития технической мысли. Мне эта система казалась откровением Божиим. Но на публикации мои — увы! — никто не обратил внимания.
Патентный фонд НИИПоли-графмаша больше не существует. Институт сдает большую часть своего нового многоэтажного здания на Черемушкинской улице различным коммерческим организациям — иначе в наше время не проживешь! Для патентов места не осталось. Как и для превосходной технической библиотеки, частично привезенной — убежа. Ее в недавнее время разбазарили. С помощью друзей мне удалось спасти несколько томов международного «Гутенберговского ежегодника». А ведь в институте был полный комплект — начиная с 1926 г. — этого ведущего издания по истории книги и книгопечатания!
Практические труды в области изобретательства и патентного дела не прошли бесследно для моей литературно-журналистской деятельности, которую я никогда не прерывал. Я написал учебное пособие «Патентная литература», которое было издано Центральным научно-исследовательским институтом патентной информации в 1964 и 1966 гг. В 1957-1960 гг. регулярно вел на страницах журнала «Полиграфическое производство» раздел «Новые авторские свидетельства и патенты». Сотрудничал в журнале «Изобретатель и рационализатор». Многие мои статьи и, прежде всего, большой очерк «Что такое изобретение?» были перепечатаны в импозантном большеформатном сборнике «Клуб молодых изобретателей», выпущенном «Молодой гвардией» под редакцией академика Ивана Ивановича Артоболевского (1905-1977) в 1962 г. Сборник не раз переиздавался под разными названиями.
Изрядный отрезок жизни ушел на все это, о чем я ничуть не жалею.
От патентов и изобретений протянулась ниточка к особой и весьма любопытной области моих исследовательских пристрастий.
В 1964 г., когда я защищал кандидатскую диссертацию, отзыв на автореферат прислал и Иван Иосифович Жилевич, директор Научно-исследовательского института электрографии в Вильнюсе. О моей работе, посвященной источниковедению и историографии раннего русского книгопечатания, в отзыве ничего сказано не было. Членов Ученого совета это не смутило. В ту пору весьма ценились отзывы, в которых давалась оценка научной деятельности диссертанта в целом, а иногда и его общественно-политических взглядов. В общем, в соответствии с годами сложившейся меркой служебных характеристик: «Политически грамотен и морально устойчив».
«Широкая эрудиция диссертанта, — писал И.И.Жилевич, — глубокое осмысливание им последовательности смены главенствующих направлений позволили Е.Л.Немировскому одним из первых уловить богатейшие возможности одной из наиболее перспективных на сегодняшний день отраслей полигра- фии — электрографической полиграфии... Работы Е.Л.Немировского в области пропаганды и популяризации электрографии послужили толчком для бурного ее развития в СССР, которое привело к созданию специализированного института электрографии».
Заслуги мои Иван Иосифович, конечно, преувеличил. Но в одном он был прав: я действительно занимался проблемам электрографии и много писал об этом.
Сегодня, когда в каждом уважающем себя учреждении стоят ксероксы и принтеры, максимально облегчающие копирование и размножение всевозможной документации, трудно представить себе те времена, когда этой аппаратуры не было и в помине. Проблему решали чаще всего с помощью обычной пишущей машинки, закладывая в нее бумагу на такое количество копий, что последние из них было невозможно читать.
Если копий требовалось больше, обращались к помощи гекто-графа или ротатора. Оттиски они давали плохие, очень низкого качества. Множительная аппаратура в учреждениях была редкостью. А там, где она стояла, ее держали за семью замками.
Советская власть пуще всего на свете боялась, что кто-нибудь захочет печатать враждебные листовки. Видимо, большевики вспоминали о тех временах, когда они вели печатную пропаганду против царского правительства и эта пропаганда оказалась действенной.
Даже пишущие машинки во всех учреждениях перед майскими и ноябрьскими праздниками собирали в отдельную комнату, которую опечатывали. В 70-х гг. это было нелепо, ибо к тому времени во многих семьях уже были собственные пишущие машинки.
Как-то в Ленинской библиотеке я сказал об этом. Там этот глупый обычай был лишен всякой почвы; на праздники библиотеку закрывали и кроме охраны и проверенных десятком инстанций дежурных, как правило, членов партии, в ней не было ни души. Мысли мои, высказанные вслух, посчитали непростительной крамолой. Думать в ту пору никто не хотел, жили по раз и навсегда заведенному порядку. Большевики считали себя революционерами, но больших традиционалистов, чем они, на свете не было.
Между тем уже в те времена бытовали устройства и процессы, которым суждено было революционизировать копировально-множительную технику. О их существовании я узнал, работая в Патентной библиотеке, в подвале Политехнического музея.
Победный путь ксерографии по миру начался 4 апреля 1939 г., когда американский физик и ходатай по патентным делам Честер Карлсон (1906-1968) подал заявку на электрофотографический процесс. Американское патентное ведомство работало достаточно оперативно, но все же прошел немалый промежуток времени, прежде чем патент был выдан. Случилось это во время войны — 6 октября 1942 г.
Суть электрофотографии предельно проста: скрытое изображение формируется не на светочувствительной поверхности, как в обычной фотографии, а на электросветочувствительной, то есть на такой, которая под воздействием света изменяет свои электрические свойства. В качестве такого материала Карлсон применил селен — классический фотополупроводник, который в темноте является изолятором, а на свету начинает хорошо проводить электричество. На металлическую пластину, покрытую слоем селена и предварительно наэлектризованную, изобретатель экспонировал позитивное изображение, а затем проявлял его, присыпая пластинку мелкораздробленным красителем.
Впрочем, Карлсон не был самым первым. Копаясь в старых патентах, я нашел авторское свидетельство на «Электрофотографический аппарат», которое было заявлено в России еще 27 октябра 1916 г. Россий-ские чиновники всегда были медлительны, что в царские, что в послереволюционные времена. Патент № 2453 изобретатель — его звали Ефим Евграфович Горин (1881-1951) — получил лишь 10 с лишним лет спустя — 31 марта 1927 г. Горин был фотографом и жил в Симбир-ске. Он писал плохие стихи, умудрялся издавать поэтические сборнички, которые подписывал псевдонимом «Русский Эдисон», ибо страстью его — одной на всю жизнь — было изобретательство. В результате тяжелого заболевания он лишился зрения и большинство своих многочисленных и весьма неординарных изобретений сделал будучи слепым. Ни одно изобретение в практику внедрено не было; это обычная и печальная участь наших новаторов.
Честер Карлсон об изобретениях Горина, скорее всего, ничего не знал. Шел он своим оригинальным путем. Успех всегда способствовал ему. Умозрительное на первых порах изобретение нужно было внедрить в практику. В послевоенные годы разработкой проблемы занимался Мемориальный институт Баттелля в горде Колумбус, штат Огайо. А затем, в 1955 г., патенты Карлсона приобрела фирма «Халоид», впо-следствии ставшая известной под названием «Ксерокс Корпорейшен». Эта фирма и обеспечила всемирное распространение нового множительного процесса. Назвали его ксеро-графией — от греческого слова «ксерос», что значит «сухой». Это для того, чтобы подчеркнуть отличия от обычной «мокрой» фотографии.
Надо отдать справедливость нашей фотографической науке: о новом процессе она узнала вскоре после того, как Карлсон получил патент. Способ решили проверить в Научно-исследовательском кинофотоинституте. Я съездил туда и в институтской библиотеке отыскал многотомный машинописный отчет «Разработка способа электростатической фотографии». Был он датирован 1949-1951 гг. и подписан Б.Барщевским и В.Лавренчиком. Выводы их были пессимистическими и неутешительными: качественные изображения с помощью электрофотографии получить невозможно. Зарубежная же практика вскоре эти выводы блистательно опровергла.
Заинтересовавшись электрофотографией и другими электрическими и магнитными способами формирования и переноса изображений и отыскав в Патентной библиотеке много иностранных патентов по этой проблематике, я в январе 1955 г. опубликовал в журнале «Полиграфическое производ- ство» обзорную, но в то же время и проблемную статью «Печатание с электростатическим переносом красочного слоя». Почти одновременно в сборнике «Материалы по обмену опытом рационализации и изобретательства», который регулярно выпускался Комитетом по печати, появилась и другая моя статья — «Ксерография и ферромагнитография». Одна из этих статей и попала на глаза преподавателю начертательной геометрии Вильнюсского педагогического института Ивану Иосифовичу Жилевичу.
Я в ту пору бредил фантастической мыслью о том, что в будущем полиграфия откажется от твердой и неизменной печатной формы. Этот неизменный компонент всякого полиграфического процесса, полагал я, со временем отомрет и будет заменен устройством, которое сможет «считывать» заранее подготовленный оригинал-макет и формировать красочное изображение, постоянно меняя свои свойства. В ту пору я и думать не мог, что эта идея со временем ляжет в основу современных струйных и лазерных принтеров, найдет применение и в цифровых печатных машинах. Я решил запатентовать эту идею и оформил авторскую заявку.
С Павлом Петровичем Окольнишниковым — умудренным многолетним опытом человеком, который ведал в Комитете по печати вопросами изобретательства и рационализации, у меня, несмотря на разницу в возрасте, были превосходные, если не приятельские, отношения. Он популярно объяснил мне, тогда еще новичку в патентных делах, что авторские свидетельства выдаются не на идеи, а на их конкретное конструкторское или технологическое воплощение. Я ушел от него несолоно хлебавши, но примерно год спустя изложил свою идею, а заодно и ввел в практику термин «Переменная печатная форма» на страницах первой моей «серьезной» книги «Новые способы печати», выпущенной в 1956 г. издательством «Искусство».
Имя И.И.Жилевича я впервые услышал в марте того же 1956 г., когда в НИИПолиграфмаш пришла его изобретательская заявка под названием «Печатная ферромагнитографская машина». Ознакомившись с ней, я обнаружил, что до того времени не известный мне новатор описал машину со столь милой моему сердцу переменной печатной формой. Я, конечно же, постарался, чтобы Иван Иосифович получил авторское свидетельство. Отныне его заявки стали приходить довольно-таки часто. А вскоре мы познакомились и лично: И.И.Жилевич приехал в Москву по каким-то служебным делам. Я свел его с начальством НИИПолиграфмаша. Александр Николаевич Чернышев, который к тому времени стал, если не ошибаюсь, нашим директором, застарелой болезнью советского бюрократизма не страдал и отличался завидной широтой суждения. Беседа кончилась решением об открытии в Вильнюсе филиала Института полиграфического машиностроения, который должен был специализироваться в области электрографической техники. В министерстве эту идею одобрили.
Так Иван Иосифович Жилевич превратился из безвестного преподавателя начертательной геометрии в директора филиала московского исследовательского института. Оказалось, что он обладает незаурядными организаторскими способностями. Филиал вскоре встал на ноги, но просуществовал недолго: в июле 1957 г. он был преобразован в самостоятельный Научно-исследовательский институт электрографии. Именно этому институту мы и обязаны внедрением ксерографии и ее первым успехам в нашей стране.
Вскоре Иван Иосифович предложил мне работать в его НИИ по совместительству. Я согласился. Результатом этой работы стали мои книги «Литература по вопросам электрографии» (1958) и «Электрография. 1959». Последняя книга был задумана как информационный ежегодник, но осуществить эту идею не удалось. Совместительство вскоре было запрещено, и мне пришлось распрощаться с НИИ электрографии. Иван Иосифович предлагал мне переехать в Вильнюс, обещал выхлопотать квартиру. Было это очень соблазнительно, ибо мы с женой и дочерью жили в одной комнате в обильно населенной коммуналке. Однако, подумав, решили не бросать Москву. И в конечном счете не ошиблись. Ибо был бы я сейчас русскоязычным гражданином Литвы и страдал бы от ущемления гражданских прав.
Впрочем, наша дружба и наше сотрудничество с Жилевичем продолжались. В 1961 г. мы вместе написали книгу «Электрофотография», которая была выпущена издательством «Искусство» в «Библиотеке фотолюбителя» тиражом в 80 000 экз. Из всех моих многочисленных книжек эта — самая многотиражная.
В НИИПолиграфмаше электрофотографией продолжал заниматься совсем юный тогда Володя Фридкин. Впоследствии он защитил сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию по электрофотографии, перешел работать в академический Институт кристаллографии, съездил в США, где познакомился с Честером Карлсоном. Недавно я видел Фридкина по телевизору. Он обрюзг, пополнел и рассказывал не о ксерографии, а о замечательной русской женщине, княгине Зинаиде Александровне Волконской (1792-1862), писательнице, художнице, друге А.С.Пушкина. Пушкинская эпоха — это хобби Владимира Михайловича Фридкина, которому он, если судить по количеству книг и статей, уделяет значительно больше внимания, чем занятиям, связанным с основной профессией.
Судьба же Ивана Иосифовича Жилевича складывалась не лучшим образом. В Литве нарастали националистические настроения. Жилевич был литовцем, но приезжим, чужим — из Харькова. Да и жена его Мария Павловна была русской. Конечно, это не было единственной причиной того, что ему вскоре пришлось распрощаться с должностью директора института, но все же... Иван Иосифович нашел в себе силы, чтобы остаться в созданном им НИИ электрографии рядовым сотрудником. Занимался нужным и весьма перспективным делом — исследованиями в области электрорентгенографии. Справедливость в конце концов восторжествовала. В 1973 г. он получил Государственную премию СССР. Правда, начинал сказываться возраст: тяжело болела Мария Павловна, а затем захворал и он сам. Последний раз мы виделись в Паланге в конце семидесятых. Он к тому времени вышел на пенсию и был уже совсем больным. Вскоре я получил телеграмму: «Иван Иосифович скончался. Похороны двадцать шестого. Мария Павловна». Год на телеграмме не указан, а я запамятовал, когда это было. Статей же об Иване Иосифовиче Жилевиче, создателе отечественной электрографии, авторе нескольких десятков изобретений, в наших энциклопедических словарях нет.
КомпьюАрт 6'2000