Иван Федоров и возникновение книгопечатания в Москве и на Украине

Часть 14. Социально-политические предпосылки возникновения книгопечатания в Москве

Е.Л.Немировский

В своей критике «нестроения» трудов и дней осифлянского духовенства Сильвестр, конечно, был не одинок. Более того, он опирался на высказывания идеологов нестяжательства, взгляды которых разделял, хотя и старался не подчеркивать этого. Для нас исключительно важно то, что говорили нестяжатели о недостатках рукописного воспроизведения книг.

На Стоглавом соборе были категорически осуждены искажения канонического текста и появление многочисленных редакций богослужебных книг, отличающихся одна от другой. В чем опасность этого, Стоглав, как документ компромиссный, не указывает. Но в нашем распоряжении есть источники, позволяющие выяснить это важное обстоятельство. Один из них — «Беседа Валаамских чудотворцев», — по мнению Г.Н.Моисеевой¹, составленный в те дни, когда заседал Стоглавый собор. Памятник зафиксировал мысли и чаяния, бытовавшие в нестяжательской среде. «Беседа» направлена против монастырского землевладения. Автор ее утверждал, что монахи тенденциозно искажают тексты священных книг, чтобы извлечь из них цитаты, подкрепляющие право церкви невладение землей: «А сего царие не ведают и не внимают, что мнози книжницы во иноцех по диявольскому наносному умышлению из святых божественных книгах и из преподобных жития выписывают и выкрадывают из книг подлинное преподобных и святых отец писание и на тож место в теж книги приписывают лучьшая и полезная себе, носят на соборы во свидетельство, будьтося подлинное святых отец писание».

Мы уже отмечали, что насущный для XVI века вопрос о секуляризации монастырского землевладения имеет прямое отношение к нашей теме. Приведенный отрывок наглядно свидетельствует о точках соприкосновения между этим вопросом и проблемой унификации канонических текстов.

Четкую и определенную программу Стоглавого собора в интересующей нас области было очень трудно провести в жизнь. На Руси в то время не было эталонов для исправления богослужебных книг, не было тех самых «добрых переводов», о которых писал Стоглав и которые могла создать только в централизованном порядке специальная, тщательно проработавшая канонические тексты комиссия. Стоглав не дает никаких рекомендаций по решению этой проблемы, но «Валаамская беседа» значительно восполняет решения соборных старцев.

Автор «Беседы» подчеркивает необходимость избрать из великого множества «переводов» единственный — самый лучший и самый правильный, причем высказано это не в лоб, а с помощью притчи о неких «певцах», состязающихся перед царем и хвалящих каждый «свое пение». Характеристика «певцов» беспощадна: «Аки волове ревут друг пред другом, в пении том тщатся, ногами пинающе и руками трясуще, главами кивающе, аки беснующейся, гласы испускающe»².

Свои мысли об унификации «добрых переводов» автор «Валаамской беседы» выражает в следующих словах: «Мнози убо в них сыщутся и начнут быти в крыласех по их разуму горазные певцы, собою начнут претворяти в пении свои переводы, кождо их начнет хвалити свое пение, а ни об одном переводе их с небеси свидетельства не было, да и не будет...» Таким образом, автор «Беседы» утверждает, что исправление богослужебных книг — дело земное и решать его надо исключительно земными средствами, не дожидаясь вмешательства свыше.

Далее автор предлагает конкретные средства: «И тако многих переводы и неподобные статии царем и великим князем достоит пение скрепити один перевод, а не мнози». Выбор и исправление доброго перевода должны производиться коллективно: «А царем з бояры и со ближними приятели о всем советовати и думати крепко-накрепко, а потом смотрити известными своей царския полаты людми святых божественных книг...»³. Из «известных царския полаты людей» и должна быть составлена редакционная коллегия. Эти рецепты автора «Валаамской беседы», надо думать, были использованы впоследствии, когда практически встал вопрос об исправлении оригиналов первых московских печатных книг.

Проблема редактирования бого­служебных текстов не была чем-то новым и неизвестным на Руси. Трудами профессора Московской духовной академии Г.А.Воскресенско­го в свое время были выделены четыре славянские редакции Нового Завета, предшествующие началу книгопечатания. Особенно серьезные изменения канонического текста, не воспринятые, однако, последующей традицией, мы находим в так называемой Чудовской рукописи, которую приписывают перу митрополита Алексия (между 1292 и 1298-1378).

Работа по исправлению богослужебных книг в первой половине XVI века ассоциируется с именем Максима Грека. Первыми связали имя Максима Грека с началом книгопечатания на Руси Михаил Петрович Погодин и Василий Егорович Румянцев⁴. С того времени и поныне это имя постоянно упоминается в трудах по истории отечественного книжного дела. Для авторов, склонных выводить наше книгопечатание из-за рубежа, Максим Грек был счастливой находкой. Из беглого упоминания им книгопечатания делались далеко идущие выводы; утверждалось даже, что первые московские печатные книги, не имеющие выходных сведений, напечатаны самим Максимом Греком в Троице-Сергиевой лавре. Это анек­дотическое высказывание, может быть, и не заслуживает упоминания, однако и такие серьезные исследователи, как, например, А.С.Орлов, делали Максима главным героем истории возникновения московского первопечатания. «С Максимом Греком мы склонны связывать и появление в Москве книгопечатания»⁵, — писал он. А в другой раз заметил: «Идея о книгопечатании в Москве возникла у Ивана IV и его окружающих под впечатлением рассказов о западном книжном деле и указаний на его пользу Максима Грека...»⁶.

Надо сразу сказать, что мы оцениваем роль Максима Грека значительно скромнее, хотя и не думаем полностью отрицать ее. О Греке как о пропагандисте книгопечатания мы поговорим позднее, но пока нас интересует тот очевидный факт, что труды ученого монаха вливаются в общую струю нестяжательской критики книжного «нестроения».

Жизненный путь Максима Грека изучен достаточно подробно. Его светское имя — Михаил Триволис. Родился он в Арте, в пределах нынешней Албании, около 1470 года. Юные годы Триволис провел в Италии: изучал философию у прославленного гуманиста Иоанна Ласкариса, переписывался с известным философом и гуманистом Джованни Пико делла Мирандола (Giovanni Pico Della Mirandola, 1463-1494). Познакомился Михаил и со знаменитым венецианским типографом Альдом Пием Мануцием (Aldus Manutios, около 1460-1515) и частенько бывал у него. В 1505 году Михаил Триволис принял постриг в Ватопедском монастыре на Афоне, получив при этом имя Максима. Незаурядным умом и глубокой эрудицией молодой монах вскоре же снискал всеобщее уважение.

15 марта 1515 года московский великий князь Василий III Иванович отправил на Афон грамоту, в которой просил прислать на Русь старца Савву из Ватопедского монастыря, для перевода на русский язык Толковой Псалтыри. Впрочем, в некоторых более поздних по происхождению сказаниях о Максиме Греке цель формулируется иначе — разбор богатейшей библиотеки московских князей. Однако Савва был стар и немощен, и потому выбор пал на Максима. Любознательный монах с радостью собрался в далекое путешествие, не предполагая, сколь трудно ему придется в стране, которую он так хотел повидать.

Максим прибыл в Москву 4 марта 1518 года. Великий князь принял его с почетом, обласкал и поместил в кремлевском Чудове монастыре. Работа продолжалась целых 17 месяцев. Максим Грек в ту пору еще «мало разумел» славянский язык. Ему дали в помощники посольских толмачей Дмитрия Герасимова (около 1465 — после 1536) и Власа Игнатова. Максим переводил с греческого на латынь, а толмачи — с латыни на славянский. Произносимые ими фразы тут же записывали известный каллиграф Михаил Медоварцев и монах Троице-Сергиевого монастыря Силуан. Дмитрий Герасимов так рассказывал о переводе Толковой Псалтыри в письме к дьяку Мисюрю (Михаилу Григорьевичу) Мунехину (ум. в 1528): «...ныне, господин, Максим Грек переводит Псалтырь с греческого толковую великому князю, а мы со Власом у него сидим переменяясь: он сказывает по латыни, а мы сказываем по-русски писарям...»⁷.

Максим Грек. С миниатюры XVIв.

Когда работа была окончена, великий князь попросил Максима заняться исправлением богослужебных книг. Максим правил Четверо­евангелие, Апостол, Псалтырь, Часослов, Триодь цветную. О своих трудах он впоследствии повествовал в следующих выражениях: «...преведох от греческыя беседы на рускую съборное тлъкование 150 псалмов, дело пречудно и преполно всяческыа духовныа пищи, такожде и ины богодухновенные книги овых убо преведох, овых же исправив много препорченых бывших от преписующих»⁸. И в другом месте: «Его же повелением (то есть великаго князя) повинуяся не точию толкование Псалтырное дело нарочито и всякия духовный пользы и сладости исполнено, переведох от Греческаго языка на Руский, но и иныя богодухновенные книги различно растленны от преписующих я благодатию Христовою и содейством святого Параклита предобрейши исправих»⁹. Наш долг отметить, что позднее точно такое же словосочетание «растлени от преписиющихъ» мы встретим в послесловии Апостола 1564 года Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца.

Исправление канонических богослужебных текстов, предпринятое Максимом, многим в Московской Руси показалось предосудительным. Михаил Медоварцев впоследствии рассказывал, что, когда по указанию Грека ему пришлось вносить соответствующие исправления в рукописные книги, его «дрож великая объяла и ужас напал».

Дерзкого пришельца поняли и поддержали лишь реформационно настроенные круги оппозиционного боярства. Князь Вассиан (Василий Иванович) Патрикеев (около 1470 — после 1531) так характеризовал предпринятый Максимом труд: «А здешние книги все лживыя, а правила здешния кривила, а не правила; а до Максима мы по тем книгам Бога хулили, а не славили, ни молили, а ныне мы Бога познали Максимом и его учением»¹⁰. Приезжий монах был втянут в полемику о монастырском землевладении и категорически встал на сторону нестяжателей. Пока на митрополичьем престоле сидел незлобивый Варлаам, Греку все это сходило с рук. Но вот в 1522 году митрополитом стал игумен Иосифо-Волоколамского монастыря Даниил (ум. в 1547), человек резкий, самолюбивый и властолюбивый, убежденный осифлянин. В начале 1525 года был созван собор, на котором Максима Грека обвинили в ереси, основываясь на ошибках, допущенных при переводе и исправлении богослужебных книг, особенно же Триоди цветной.

Вина Максима была признана собором. Грека заточили в Иосифо-Волоколамский монастырь, где «любостяжательные мнихи» морили его стужею, голодом и угаром. В 1531 году Максима снова судили, на этот раз вместе с Вассианом Патрикеевым. Старца сослали в Тверской Отрочь монастырь. Здесь режим стал полегче, ибо тверской епископ Акакий глубоко уважал Максима и делал все для того, чтобы он мог заниматься литературным трудом.

Перу Максима, к тому времени хорошо освоившего русский язык, принадлежит большое количество философско-догматических, дидактических, грамматико-лексиграфических и полемических сочинений, до сего дня подробно еще не изученных. Трехтомное собрание сочинений Грека, выпущенное в свое время в Казани, далеко не полно¹¹. В течение долгого времени было неизвестно даже количество «писаний», принадлежащих ему. И.П.Сахаров насчитывал их до 140; по словам В.С.Иконникова и С.А.Белокурова, имеется до 250 рукописей, в которых помещены сочинения Максима, а в новейшем указателе литературных трудов Максима Грека, составленном Алексеем Ивановичем ­Ивановым, зарегистрировано 365 его сочинений¹².

Вопросы, связанные с исправлением богослужебных книг, разбросаны но многим сочинениям Максима Грека; их следует искать и в посланиях различным лицам и церковному собору в связи с осуждением Максима как еретика. Делая скидку на более чем 400-летнюю давность, на богословскую ограниченность и догматичность, присущие книжникам далекого XVI столетия, все же можно сказать, что взгляды Максима Грека по интересующему нас вопросу складываются в достаточно стройную и последовательную теорию — мы не боимся употребить здесь этот ко многому обязывающий термин! Высказывания Максима о переводе и исправлении богослужебных текстов были восприняты передовыми публицистами XVI столетия и послужили одним из краеугольных камней великого книжного исправления, предпринятого уже в XVII веке.

Первый вопрос, который рассматривает Максим, имеет решающее значение, — это вопрос о возможности и необходимости исправления канонических текстов. Максим не был первым на Руси редактором Священного Писания, однако в отечестве нашем в ту пору стойко держался взгляд о предосудительности внесения каких-либо исправлений в сложившуюся издавна редакцию, а всякое изменение привычных и заученных с детства словосочетаний считалось ересью. В противовес этому взгляду Максим Грек четко формулирует мысль о том, что при редактировании богослужебных книг правке подлежит не их исконный текст, а те несуразицы и нелепицы, которые были внесены позднее: «...аще добре и пряме правлю аз, не Святая писания, но всеянныя в них непохвальныя описи». В ответ на это московские оппоненты заявляли, что утверждение Грека ставит под сомнение святость русских чудо­творцев, ибо, по Максиму, они не могли «спастись», ибо внимали слово Божие по неисправным текстам.

Максим ссылался на прецеденты из церковной истории: славе великомучеников «во времена гонений» не повредило последующее книжное исправление. Он рассматривал и вопрос об источниках ошибок в канонических текстах. Таких источников три — ошибки переводчиков, ошибки переписчиков и неумелая правка ошибок. Ошибки переводчиков происходят «от недоумения, или презрения, или забвения», но главная причина — плохое знание греческого языка: «От сих же и сицевых описей явлени суть старии преводницы несовершенно ведавше Еллинский язык». И в другом месте: «...ово же и от самех исперва сотворших книжный превод приснопамятных мужей, речет бо ся истина: есть негде неполно разумевших силу Елиньских речей и сего ради далече истины отпадоша»¹³.

Ошибки своих предшественников и плохое знание ими греческого языка Максим великодушно объясняет трудностью этого языка. Себя же, без ложной скромности, объявляет большим знатоком «хитрости грамотикийстей»: «...грешен есмь паче всех грешных, а книжьным разумом греческого учения елико всех вкупе благих податель всесвятыи Параклит сподобил мя есть».

Большой практический интерес для современников представлял анализ переводческих ошибок, данный Максимом Греком в обоих его «отвещательных словах о исправлении книг русских». Анализ этот был конкретным и предельно убедительным. Его могли не принять во внимание разве лишь «любостяжательные мнихи» осифлянского толка, пытавшиеся любой ценой оговорить чужестранца.

Чтобы в дальнейшем не появлялись ошибки, Грек написал сочинение «О пришельцах философех», направленное против тех неискусных переводчиков-чужеземцев, которые «обходят грады и земли... отнюдь не вкусивше художнаго ведения книжнаго, рекше грамотийскаго и риторскаго и прочих чюдных учительств еллинских»¹⁴. Максим предвидит, что такие самозванцы могут появиться и на Московской Руси. Чтобы сразу вывести их на чистую воду, Грек составил тесты — 16 греческих стихов, написанных гекзаметром и пентаметром, которые следовало дать пришельцам для перевода.

Вторым источником ошибок в канонических текстах Максим Грек, как уже упоминалось, считает погрешности переписки. Мы приводили выше цитаты о «преписующих». В «Слове отвещательном» Грек говорит о своей редакторской работе над текстами богослужебных книг: «...прилежне и: всяким вниманием и божиим страхом и правым разумом исправливаю их, в них же растлешася ово убо от преписуюгцих их ненаученых сущих и неискусных в разуме и хитрости грамотикийстей»¹⁵.

Эта формула Максима Грека, неоднократно повторяемая в его трудах, оказала немалое влияние на последующую книжность. Отголоски ее мы встречаем у многих писателей. Так, князь Андрей Михайлович Курбский в предисловии к переведенному им на чужбине «Богословию» Иоанна Дамаскина в следующих словах рассказывает о скорби, охватившей его, когда он узнал, насколько неполно и неправильно переведены сочинения отцов церкви на русский язык: «Аз же сему зело удивихся и скорбию объят бых, яко большая часть книг учителей наших не преведена есть в словенский язык, и некоторые преведены не прямо, от преводников неискусных, а нецыи от преписующих в конец испорчены»¹⁶. Любопытно, что в рукописи на полях против слова «испорчены» стоит слово «растленны», примененное в этом случае и Максимом Греком. В другом месте того же предисловия Курбский пишет: «...со прилежанием прочтох книгу блаженнаго Дамаскина, но обретох сию не токмо преведену не добре, или от преписующих отнюдь растленну, но и ко выразумению неудобну...» Курбский прямо ссылается в своем предисловии на «книгу многострадального Максима, который много бед от клеветников во многие лета претерпел». Такой ссылки нет в послесловии к Апостолу 1564 года, где, как мы уже знаем, имеется аналогичная формула. Иван Федоров никогда не упоминал о Максиме Греке, но источник заимствования здесь совершенно ясен: формула цитируется дословно.

В послесловии к Апостолу 1564 года есть еще одно текстуально-стилистическое совпадение с сочинениями Максима Грека: Иван Федоров вложил в уста митрополита Макария литургическую цитату, которой Максим Грек начинал свое послание к великому князю Василию Ивановичу, — эту же фразу мы находим и в предисловии к Стоглаву.

Третий источник ошибок в канонических текстах, по мнению Грека, — неумелая редакторская правка, причем этот источник по сравнению с первыми двумя не получил сколько-нибудь широкого распространения. Поэтому Максим и говорит о нем вскользь и лишь в одном месте: «От сих же и сицевых описей явлени суть старии проводницы несовершенно ведавше Еллинский язык; или паки инии малоумныи после их хотяще то исправити, и наиболыпе испортили».

Обосновав возможность и необходимость исправления богослужебных книг и указав на источники ошибок, Максим Грек переходит к актуальному для него вопросу — о праве человека на ошибку. Ум человеческий несовершенен, «ибо и забытие омрачает его, и скорбь смущает, есть же егда и ярость, и гнев, и пианпство отемневает его»¹⁷. Все эти причины ведут к срывам и неполадкам в человеческом творчестве, удивляться которым не следует: «Толикими убо треволнении обуреваемому немощному уму человеческому, аще что негде презрено бысть ему, не подобает дивитися, ни смущатися». А главное — не следует сразу же применять к ошибающемуся репрессивные меры — «ересию осуждати его». Оступившемуся надо помочь выйти на правильный путь: «Яже от него презренна или по забвению, или по некоторому иному обстоянию, правити вкупе с ним». Далее следует страстный призыв к взаимопомощи в человеческом общежитии: «понеже никто же в человецех совершенство когда получил есть, вси бо забвению и неведению подлежат, овы убо меньше, овы же больше; вси же друг от друга требуем и совета и помощи». От обличителей своих Максим Грек требует прежде всего знания и понимания того, о чем они осмеливаются судить.

В связи с этим встает вопрос о духовном и светском просвещении. Грек рассказывает, как поставлено образование в западных странах, и приводит в пример Париж: «...Отвсюду бо западных стран и северских собираются в предреченном великом граде Парисии желанием словесным художеств не точию сынове простейших человек, но и самех, иже в царскую высоту и болярского и княжскаго сана»¹⁸. Каждый из этих молодых людей «довольно во учениях прилежно упразднився, возвращается во свою страну, преполон веяния премудрости и разума; есть сицевый украшение и похвала своему отечеству». Максим советует и Московской Руси идти по этому пути.

Тема просвещения была только намечена в трудах Максима Грека. Значительно больше сделали для прославления «книжного учения» русские авторы, связанные с реформационным учением.

Деятельность ученого ватопедского монаха, для которого Россия стала второй родиной, способствовала идеологической подготовке начала московского книгопечатания. Интересно, что сам Грек считал исправление богослужебных текстов необходимой предпосылкой книгопечатания и в связи с этим приводил известные ему западные параллели. О высказываниях Максима рассказал князь Курбский в предисловии к составленному им на чужбине сборнику «Новый Маргарит», в который вошли различные творения Иоанна Златоуста.

Курбский передает слова Максима Грека о венецианских типографах, которые исправляли богослужебные тексты перед их типографским воспроизведением по греческим рукописям: «И преводят книги всех учителей наших, едино их обрели, от елинския беседы на римскую, по чину и разуму грамотическому, не отменлюще немалейше. И преложивше их на язык свой, дают в друк на печатование и размножают много и посылают продавающе их легкою ценою не точию в Италии, но и по всем странам западным, на исправление и просвещение народов христианских».

КомпьюАрт 7'2003