Иван Федоров и возникновение книгопечатания в Москве и на Украине
Продолжение. Начало см. в Компьюарт № 9, 11’2002, 1-9’2003
Часть 15. Западноевропейская традиция в возникновении русского книгопечатания
Московское государство XV-XVI веков имело обширные экономические и культурные связи с другими странами, — «железного занавеса» в ту пору не существовало. Поэтому закономерен разговор о западноевропейской традиции в нашем книгопечатании.
Бартоломей Готан
Николай Михайлович Карамзин, рассказывая о начале книгопечатания на Руси, помянул мимоходом, что «великий князь Иоанн давал жалование славному любекскому типографщику Варфоломею»1. Здесь не сказано, печатал ли Варфоломей книги в самой России. Однако уже Корнилий Яковлевич Тромонин выражал сомнение: «Неужели Варфоломей оставил в забвении славное свое искусство, и притом в такое время, когда оно у нас могло быть чрезвычайной новостью, и у любознательных исстари наших соотечественников могло иметь большой успех, особенно при таком государе, как Иоанн III»2. К.Я.Тромонин при этом основывался на утверждении историка и поэта Ивана Васильевича Росковшенко (1809-1889) о том, что помянутый Варфоломей после 1492-1493 годах находился на службе в Московском государстве3.
С совершенной определенностью назвал Варфоломея первым русским книгопечатником С.В.Арсеньев, упомянувший и его фамилию — Готан4. В основу своего категорического утверждения Арсеньев положил свидетельство любекской хроники Реймара Кока о том, что Готан печатал в России и был за это утоплен.
Некоторые авторы впоследствии с легким сердцем восприняли это утверждение. «Посещение Готаном России закончилось для него трагедией, — писал А.И.Некрасов, — его у нас утопили»5. Однако П.Н.Берков подверг это утверждение справедливой и обоснованной критике6. В последнее время немецкий историк Гаральд Рааб тоже посчитал невероятным, «чтобы книгопечатник Готан, который... энергично действовал в различных странах, не попытался организовать в России книгопечатание»7. По его мнению, Готан перевез свою типографию в Новгород и здесь, вероятно, производил какие-то опыты по печатанию.
Ознакомимся вкратце с жизненным путем Бартоломея Готана8. Акты и другие источники для его жизнеописания собрал еще в 1915 году историк Фридрих Брунс9. Типограф происходил из Магдебурга, и здесь же в начале 80-х годах XV столетия он начал свою издательскую деятельность. Первоначально он специализировался в области литургической литературы. Первой книгой, в которой названо его имя как печатника, был Миссал для Магдебургской епархии, изданный в 1480 году. В 1483 году Готан перебирается в Любек — в документах сохранилось известие о доме, приобретенном им здесь в сентябре 1484 года. Два года спустя мы встречаем его в Стокгольме. Он организует здесь типографию (вторую в Швеции после Иоганна Шпелля), печатает «Жизнь Катерины» (26 июня 1487 г.), Служебник (1487), Псалтырь, «О восьми частях речи» Элия Доната и ряд других книг.
С лета 1488 года Готан снова в Любеке. В Любеке Готан печатает Миссал для епархии Або (1488 г.), ставший первой книгой, изданной для Финляндии. В списке отпечатанных типографом книг, составленном В.Глезером, — 66 названий. Это число вряд ли достоверно, так как Глезер приписывает Готану книги, отпечатанные в Любеке без указания имени типографа и имеющие в качестве типографской марки изображение гербового щита с тремя маковыми головками.
В 1492 году имя Готана неожиданно встречается в документах московского посольства к императору Священной Римской империи Максимилиану (1459-1519). В инструкции великого князя Ивана III Васильевича (1440-1505), датированной 6 мая 1492 года, имеется следующая запись: «Ивану же Волку дати Бартоломею Любчанину, печатнику книжному, от великого князя камка, а молвити так: государь вси России тебя жалует камка. А дати ему как придет на подворье к послом, к Юрыо и к Михаилу, а к нему Волку на подворье не ходити»10. Упоминаемый здесь Иван Волк — видный московский дипломат Иван Васильевич Курицын, впоследствии, в сентябре 1504 года, сожженный за участие в новгородско-московской ереси жидовствующих.
В донесении московских послов Юрия Траханиота и Михаила Яропкина от 25 июля 1492 года сообщается, в частности, о просьбе Готана к Ивану III выдать ему «створчатую грамоту», которая помогла бы ему реабилитировать себя в каком-то проступке, совершенном им в Швеции. Мы узнаем, что шведские власти конфисковали имущество Готана стоимостью в 550 любекских марок. Дмитрий Ралев, дипломатический агент Ивана III, обращался по делу Готана в магистрат Любека, однако не встретил здесь сочувствия.
Наконец, из другого донесения, написанного 25 августа 1492 года, мы узнаем, что Готан переводил для московского посольства всевозможную дипломатическую документацию. Здесь же сообщается, что печатник поклялся служить Ивану III верой и правдой, целовал крест «на том, что ему, государь, служити тебе государю верно и твоим послом... а целовал, государь, у нас крест из рук, да и право свое нам на том крепкое дал, каково дело твое государево ни придет к нему, а ему служити тебе, государю, головою своею да и твоим людем».
В актовых материалах Любека имя Готана последний раз упоминается в середине января 1493 года. В июле того же года мы встречаем печатника в Швеции — ему поручено передать письмо епископа стренгнесского Конрада Рогге епископу Магнусу из Або. Как справедливо заметил Гаральд Рааб, путь Готана совпадал с путем московского посольства, возвращавшегося в ту пору на родину.
Следующее упоминание о любекском типографе содержится в направленном из Новгорода в Ревель письме некоего Иоганна ван Ункеля от 29 мая 1494 года. Ункель советует ревельскому магистрату не доверять Готану, который, не заплатив долги, скрылся из Любека, приехал в Новгород и поступил на службу к великому князю и к новгородскому епископу. Письмо было опубликовано давно, однако в рамках нашей темы его впервые использовал в 1958 году Г.Рааб11. По мнению Г.Рааба, Готан был приглашен в Россию по инициативе астронома и врача Николая Бюлова (умер в 1548 г.)12. Бюлов был родом из Любека13 и знал типографа лично. Первый раз он приехал в Россию в 1490 году и служил при дворе новгородского архиепископа Геннадия (умер в 1505 г.), занимаясь составлением Пасхалии. Затем, после 1504 года, уехал в Рим, где служил папе Юлию II (1443-1513). В Россию он вернулся в 1508 году, став личным врачом великого князя Василия III. В этот период своей деятельности Бюлов занимался и переводческой деятельностью, причем переводил и книги, в свое время изданные Бартоломеем Готаном.
Не исключено, что при приглашении Бартоломея Готана речь шла и об организации в Новгороде типографии. Все это может быть связано с просветительской деятельностью архиепископа Геннадия и его борьбой против ереси жидовствующих.
Рассказ о трагической судьбе Готана мы находим в любекской хронике Реймара Кока, написанной в середине XVI столетия.
«В 1488 году, когда русский (князь) воевал с татарами и сарацинами, обитающими на Востоке, он дал торжественный обет в случае победы над татарами признать учение римской церкви и ввести по всей своей стране обряды, принятые этой церковью. Случилось так, что ему повезло — он одержал победу, побил татар и завоевал большой город Казань. Русский князь отправил послание в Рим и выразил пожелание, чтобы папа принял его под свою руку и прислал людей, которые бы ввели римское богослужение в его стране. Однако папа выставил условия, которые русские не могли принять, а именно, чтобы все епископы получали бы конфирмацию в Риме у папы и чтобы все новые «ленники» платили папе дань: это означало, что каждый человек в России ежегодно должен был дать папе по шкурке горностая. Соглашение не состоялось.
Русский все это намеревался хорошо сделать и уже договорился с печатниками из Любека, чтобы они напечатали на латинском и русском языках книги, при помощи которого римские обряды могли быть введены в его стране. Был в Любеке печатник по имени Бартоломей Готан, который по этой причине был щедро одарен великим князем. Однако ввиду жадности папы все это не состоялось. Когда Бартоломей снова поехал в Россию, русские у него все отобрали, бросили его в воду и утопили».
Как видите, сообщение Кока содержит откровенно фантастические сведения относительно намерений Ивана III принять католичество. Кроме того, в нем допущено хронологическое смещение событий — завоевание Казани в 1552 году отнесено к царствованию Ивана III (не считать же завоеванием поход 1487 года). Сообщение о Готане может быть признано справедливым в той его части, которая свидетельствует о пребывании печатника в Московском государстве. Драматическую кончину Готана можно поставить в связь с закрытием новгородской ганзейской конторы.
Даты смерти Готана Реймар Кок не сообщает. Во всяком случае, это случилось до сентября 1496 года, когда наследники «покойного Бартоломея Готана» продали принадлежавший ему в Любеке «дом на Иоганнисштрассе рядом с аптекой». Тогда же была продана и его любекская типография.
У нас не вызывает никаких сомнений, что Бартоломей Готан поставлял печатные книги в Россию — его «клиентами» были новгородский архиепископ Геннадий, Иван III и, скорее всего, новгородско-московские еретические круги. Быть может, связи с последними и послужили причиной его трагической кончины.
Вместе с тем следует категорически отмести предположения о типографской деятельности Готана на Руси. Внутриполитическая обстановка в Московии той поры никак не способствовала книгопечатанию, к тому же находящемуся в руках иностранца.
Веский аргумент против этого — отсутствие каких-либо параллелей между художественным убранством изданий Готана и орнаментикой и миниатюрой русских рукописных книг конца XV — начала XVI века. В 1484-1492 годах Готан выпустил в Магдебурге три, а в Любеке — 15 иллюстрированных изданий. Среди последних — превосходно иллюстрированное «Speygel der dogede» с 30 гравюрами. Мотивы их чужды московской книге. Поэтому мы с полным основанием можем повторить слова, написанные П.Н.Берковым почти 70 лет назад: «Из числа русских печатников Готана лучше вычеркнуть».
Тем удивительнее, что имя Бартоломея Готана совсем недавно вспомнили на Украине — специально для того, чтобы принизить значение деятельности Ивана Федорова. Говоря о том, что наш великий просветитель не является первопечатником, Валентин Шерстюк в 2000 году писал: «Еще до Ивана Федорова книжки в Москве печатал датчанин В.Гатон (! — Е.Н.), которого жители Москвы убили не столько за книгопечатание, сколько за еретическую деятельность, а типографию сожгли. Можно небезосновательно предположить, что известные науке дофедоровские издания, выпущенные «Анонимной типографией», принадлежали В.Гатону»14. При этом названный автор не удосужился обратиться к литературе, чтобы правильно установить фамилию Готана и его национальность. Заметим к слову, что Бартоломей Готан родился в Магдебурге около 1455 года, так что в пору, когда печатались московские безвыходные издания, ему должно было исполниться свыше 100 лет. Очень обидно, что подобные благоглупости печатаются на страницах вообще-то интересного и уважаемого издания — «Научных трудов Национальной библиотеки Украины».
 |
|
Миссия Ганса Шлитте
Имя предприимчивого немецкого авантюриста Ганса Шлитте зачастую упоминается в литературе, посвященной русскому первопечатанию. Традиция эта восходит к XVIII столетию: Иоганн Бакмейстер, а вслед за ним и Н.М.Карамзин помянули, что Шлитте в 1547 году был послан царем Иваном IV Васильевичем «искать в Германии художников для книжного дела»15. Это утверждение, которое названные авторы почерпнули у старых немецких писателей, впоследствии повторялось историками книгопечатания и повторяется вплоть до наших дней во всевозможных вариациях, однако без привлечения каких-либо новых материалов. Миссия Шлитте до сего времени — одна из самых темных страниц в историографии внешнеполитических связей Московского государства. Документация по этому вопросу обширна. Ловкий, хотя и не во всем удачливый авантюрист Ганс Шлитте сумел вызвать интерес к своему предприятию чуть ли не у большинства коронованных особ Европы. Документы, упоминающие его имя, хранятся во многих городах, однако они пока не проанализированы и воедино не собраны.
Кем же был Ганс Шлитте, в чем состояла его миссия и какое отношение имеет она к началу книгопечатания на Руси?
Одно из любекских изданий Бартоломея Готана
Акты показывают, что Шлитте происходил из саксонского города Гослара. Он был членом достаточно большой и богатой семьи, имел влиятельных родственников. Какими судьбами Шлитте попал в Москву, неизвестно. Наш саксонец «еще в ранней юности, стремясь изучить далекие страны, отправился путешествовать». Надо думать, что руководили им мотивы, далекие от простой любознательности. Практическая жилка видна во всех дальнейших его предприятиях. Некоторые авторы сообщают, что Шлитте, попав в Москву, «изучил язык и обычаи страны и приобрел особую благосклонность царя». Ловкому иностранцу удалось повидать Ивана IV, а может быть, кого-нибудь из руководителей Избранной рады. Подчеркнем, что миссия Шлитте датируется 1547 годом — временем, когда началась деятельность правительства компромисса. Предприимчивый саксонец предложил набрать в Германии различных специалистов, которые помогут Московской Руси в освоении наук и ремесел. Это отвечало устремлениям гуманистически настроенного кружка, заботившегося о просвещении страны и, конечно же, о заведении книгопечатания. Шлитте получил на руки грамоту Ивана IV, немецкий перевод которой сохранился в прусском архиве. Сразу же скажем, что мы совсем не уверены в подлинности этой грамоты, ибо саксонский авантюрист позже будет подделывать не менее важные документы. В пользу достоверности грамоты говорит ее сдержанный тон, который в подделках Шлитте заменен безграничными посулами и обещаниями. Царь удостоверял, что он поручил Гансу Шлитте «привезти в наше государство перечисленные ниже персоны, а именно: мастеров и докторов, которые умеют ходить за больными и лечить их, книжных людей, понимающих латинскую и немецкую грамоту, мастеров, умеющих изготовлять броню и панцири, горных мастеров, знающих методы обработки золотой, серебряной, оловянной и свинцовой руды, людей, которые умеют находить в воде жемчуг и драгоценные камни, золотых дел мастеров, ружейного мастера, мастера по отливке колоколов, строительных мастеров, умеющих возводить каменные и деревянные города, замки и церкви, полевых врачей, умеющих лечить свежие раны и сведущих в лекарствах, людей, умеющих привести воду в замок, и бумажных мастеров». Для нас важно упоминание о бумажных мастерах и в какой-то мере о мастерах, знающих методы обработки свинцовой и оловянной руды. Печатники в грамоте не упоминаются.
Однако последуем за Шлитте. Оборотистый иностранец добрался до Аугсбурга и явился на заседание рейхстага, когда там присутствовал император Карл V. Шлитте вручил императору грамоту и, кроме того, на словах рассказал об обещанных щедротах царя в случае успеха миссии. Именем Ивана IV Шлитте обещал Карлу ссудить Римской империи на десять лет не больше не меньше как 74 бочки золота. Предлагался также союз против турок, который Московское государство подкрепляло 30 тысячами всадников, выставляемых «на благо империи». Особенно подчеркивалось желание царя воссоединить русскую церковь с католической.
И впоследствии Шлитте не скупился на обещания. Священной Римской империи он сулил союз против турок, французам и туркам — против Римской империи и короля испанского, папе обещал воссоединение церквей под эгидой Ватикана, Кристиана III уверял в симпатиях московитов к протестантству... Безответственность Шлитте побудила некоторых историков считать это посольство бессовестной авантюрой, предпринятой саксонцем на свой страх и риск.
Карл V склонился на доводы Шлитте и 30-31 января 1548 года передал ему послание к царю и охранную грамоту, предписывающую всем властям Римской империи оказывать содействие агенту Москвы в исполнении его миссии. Вскоре Шлитте завербовал нужных специалистов. Старые немецкие авторы называют цифру в 300 человек, однако из подробного перечня, извлеченного из прусских архивов, явствует, что Шлитте навербовал 123 человека. Среди них упоминаются бумажный мастер, переводчики, печатник, переплетчик и мастер по изготовлению карт, или, попросту говоря, гравер. Речь, таким образом, шла о полном штате издательско-полиграфического предприятия.
С набранными людьми Шлитте направился к границам Московского государства. Экспедиция разделилась на две группы. Одна часть отправилась сушей через Пруссию на Лифляндию, другую же часть Шлитте взял с собой в Любек, чтобы оттуда ехать с людьми в Ревель.
Однако в Любеке саксонца задержали и посадили в тюрьму. Причина этого известна: Ливонский орден и балтийские города, связанные с Любеком ганзейскими соглашениями, забили тревогу, боясь, что привезенные Шлитте мастера усилят военный потенциал Русского государства. В любекском архиве нашли письмо ревельского магистрата от 19 июля 1548 года. Ревель просил любекский магистрат сделать все возможное, чтобы не пропустить Шлитте и его спутников в Москву. Ревель отвергал домыслы Шлитте о желании Москвы принять католичество. В письме рисовалась страшная картина бедствий, которые постигнут «Ливонию и всю немецкую нацию, если московиты ознакомятся с военным искусством Запада». Поддерживая партнеров по Ганзе, Любек предъявил саксонцу иск на крупную сумму. Шлитте отказался платить и был посажен за решетку. Началась долгая и изнурительная тяжба.
Тем временем и вторую группу ремесленников, которую возглавляли доктор права Иоганн Цегендер фон Россенек и некий Вольф из Страсбурга, постигла неудача. Их захватили в Вендене и продержали в заключении пять лет. Цегендера отпустили лишь в июне 1553 года, взяв с него клятву не пытаться пробраться в Московию. Ремесленники же остались на службе в Лифляндии.
Так печально окончилась попытка пересадить книгопечатание из Германии в Россию.
Н.М.Карамзин, а за ним и библиограф Федор Павлович Аделунг (1768-1843) высказывали мнение о том, что «многие из немецких художников, оставленных в Любеке... умели тайно проехать в Россию и были ей полезны в важном деле гражданского образования»16. Более того, Н.М.Карамзин утверждал, что «царь Иоанн в 1547 г. искал в Германии художников для книжного дела и, как вероятно, нашел их для образования наших собственных, ибо в 1553 г. он приказал устроить особенный дом книгопечатания»17. Начало книгопечатания в России, таким образом, непосредственно связывается с миссией Ганса Шлитте. Для всех этих утверждений нет решительно никаких оснований. Не подлежит никакому сомнению, что ни один из ремесленников, набранных Шлитте, в Москву не попал.
|
|
Франциск Скорина в Москве?
История Ганса Шлитте имела любопытное продолжение. Находясь в любекской тюрьме, ловкий саксонец делает все возможное, чтобы известить московское правительство о своей судьбе. 17 января 1549 года он просит у любекского магистрата разрешения написать о случившемся Ивану IV18. Получив отказ, Шлитте решается на рискованный шаг. Действуя подкупом и посулами, он добивается расположения тюремной охраны и бежит из Любека в городок Рассеберг. Любек требует его выдачи, угрожает саксонцу смертной казнью, поэтому Шлитте бежит и из Рассеберга.
Император Карл V разгневан и он мечет громы и молнии по адресу любекцев: как смели они игнорировать его волю! Однако лучшие годы Карла уже позади, император стар и тяжело болен, а Священную Римскую империю раздирают междоусобицы. Оценив политическую обстановку, Шлитте меняет ориентацию. В 1555 году он оказывается в Париже и вскоре проникает к королю Генриху II Валуа, которому он обещает поддержку Москвы в неоформленной еще коалиции Франции, Швеции и Турции против империи Карла V.
Несколько ранее Шлитте делает и другой ловкий ход. Познакомившись с таким же авантюристом — австрийским дворянином Иоганном Штейнбергом, — он объявляет его «московским канцлером» и отправляет в Рим к папе Юлию III, предварительно снабдив рекомендательным письмом Карла V. Штейнберг везет сенсационное предложение о воссоединении католической и православной церквей под эгидой римского папы. В Риме новоявленного канцлера встречают с великим почетом. Польский посол в Ватикане сообщает об этом своему правительству. Король Сигизмунд Август (1520-1572) бьет тревогу: сближение Москвы с Римом не обещает ничего хорошего. В начале 1553 года срочно снаряжаются два польских посольства — одно из них следует в Рим, другое в Вену. В грамотах, данных этим посольствам, Сигизмунд Август предупреждает папу и императора о неизменной враждебности Москвы к римской курии. Среди многочисленных примеров, приводимых в грамоте, особое внимание привлекает один, важность которого для нашей темы переоценить трудно. Так, рассказывается, что в годы правления короля Сигизмунда I один из подданных его, издатель «Священного Писания, напечатанного на русском языке», ездил в Москву, но потерпел здесь неудачу: книги были публично сожжены.
Грамота Сигизмунда Августа была опубликована И. Фидлером еще в 1860 году. Однако важное сообщение, которое мы только что привели, странным образом не привлекло к себе внимания историков русского первопечатания. Между тем слависты о нем знали. Например, профессор Варшавского университета Иосиф Иосифович Первольф (1841-1891) заметил: «Здесь говорится, вероятно, о книгах Скорины»19.
Так родилась версия о поездке белорусского первопечатника Франциска Скорины в Москву. Версию эту подробно обосновал Антон Васильевич Флоровский (1884-1968), русский историк, высланный в 1923 году советским правительством и живший в Чехословакии20. Между тем, как явствует из документации, приведенной тем же автором, речь идет, по всей вероятности, о поездке не самого Скорины, а его финансиста и покровителя, виленского купца Богдана Онкова (или Онкевича)21. Рукописные надписи «А то ся стало накладом Богдана Онкова сына радцы места Виленского» имеются на некоторых экземплярах пражских изданий Скорины. Поскольку надписи эти не отпечатаны, а сделаны от руки, А.В.Флоровский делает предположение, что Онков «вступил в дело уже тогда, когда тираж был отпечатан». Возможно, что он приобрел большую часть тиража.
В делах московского посольства к королю «Сигизмунду Казимировичу» (декабрь 1526 — апрель 1527) имеются любопытные упоминания об Онкове22. 30 марта 1527 года в Москву прибыл гонец Васька Безобразов и привез грамоту от посла Ивана Васильевича Лятцкого с подробным донесением, «что ему от короля говорили». В грамоте этой среди всевозможных претензий содержится и жалоба на ограбление Богдана Онкова, поехавшего в Москву, чтобы получить деньги со своих должников. Среди вещей, отнятых у Онкова «на лутцкой дорозе», книги не упоминаются. Однако не исключено, что виленский купец, который вел широкие торговые операции в различных странах, собирался распродать в Москве часть тиража изданий Франциска Скорины.
Заслуживает доверия также и версия о сожжении книг. Вспомним, что на 20-е годы падает жесточайшая осифлянская реакция, связанная с приходом на митрополию Даниила. В 1525 году, незадолго до приезда Богдана Онкова, был осужден Максим Грек. Легко понять, какой прием могли встретить в Москве привезенные из Литвы «еретические» книги.
Справедливой нам представляется догадка А.В.Флоровского, что известное сообщение Андре Теве о сожжении в Москве шрифтов, привезенных из Польши, следует относить к эпизоду с Богданом Онковым, а не к разгрому типографии Ивана Федорова, как это делалось до последнего времени.
Не исключено, что это же событие послужило первоосновой для аналогичного сообщения Дж.Флетчера о типографском станке, привезенном из Польши и сожженном московитами.
Так или иначе, но поездка Онкова невозможно связать с началом московского книгопечатания. Делать Скорину или Онкова учителями наших первопечатников нет никаких оснований.
|
|