Иван Федоров и возникновение книгопечатания в Москве и на Украине
Часть 16. Западноевропейская традиция в возникновении русского книгопечатания (продолжение)
Переводные повести
Изучать пути проникновения западной печатной книги на Русь удобно на материале древнерусской переводной повести, и здесь нам неоднократно придется называть имя Бартоломея Готана. Начнем с широко распространенного в книжности XVI–XVII столетий сюжета, известного под наименованием «Прение живота и смерти»1, в древнейшей своей редакции представляющего собой дословный перевод одного нижненемецкого стихотворения2. Пробный оттиск стихотворения был в 1875 году найден немецким филологом В.Мантелсом в рукописи XV столетия3. Оттиск был сделан на чистом обороте бракованного листа из какого-то медицинского издания. Последующие исследования установили, что лист взят из книги Ортолфа фон Байернланда «Книга лекарств от всех болезней», отпечатанной в 1484 году в Любеке Бартоломеем Готаном4. Сохранился лишь фрагмент оттиска без указания печатника и времени издания, так что немецкий оригинал «Прения живота и смерти» приписывать Готану можно было только предположительно. Но вот впоследствии в Вольфенбюттельской библиотеке была найдена рукописная копия стихотворения с выходными сведениями, гласящими «Bartholomeus Gothan impressit in Lubeck» («Бартоломей Готан напечатал в Любеке»). Немецкий славист Гаральд Рааб сравнил недостающие в оттиске и имеющиеся в вольфенбюттельской копии строфы с соответствующими строфами русских списков и в результате пришел к выводу о том, что повесть «Прение живота и смерти» в древнейшем своем списке является дословным переводом нижненемецкого стихотворения, напечатанного около 1484 года в Любеке Бартоломеем Готаном. Доказательством этого служит и тот факт, что древнейший список имеет новгородское происхождение.
К Готану восходит и оригинал другой древнерусской повести — «Сказания о Дракуле воеводе»5. Прототипом деспотического тирана Дракулы, героя многочисленных художественных книг и фильмов ХХ столетия, послужил молдавский воевода Влад Цепеш, правивший в восточной Валахии в 1456-1462 годах. Один из первых исследователей повести Александр Xристофорович Востоков считал, что ее автором был дьяк Федор Васильевич Курицын (умер после 1500-го), возглавлявший московское посольство 1482 года к венгерскому королю Матвею Корвину. По мнению Востокова, Курицын мог познакомиться с устными рассказами о Цепеше в Венгрии6.
Федор Иванович Буслаев считал, что оригиналом «Сказания о Дракуле» была «Космография» Себастиана Мюнстера (1489–1552)7, однако эта версия не может быть принята, так как «Космография» вышла в свет лишь в середине XVI столетия. Известен значительно более ранний нижненемецкий вариант «Сказания о Дракуле», найденный еще в начале XIX столетия И.Энгелем в будапештской библиотеке графов Шехени8. Это шестилистная брошюрка «в четверку». На обороте титульного листа помещено гравированное на дереве изображение Дракулы. Румынский ученый И.Богдан сопоставил «Сказание о Дракуле» по четырем древнерусским спискам с текстом, опубликованным Энгелем, а также с рукописным немецким текстом (около 1500 года) и пришел к выводу, что русский перевод восходит к немецкому оригиналу9. Этот оригинал, известный нам в единственном, экземпляре, хранящемся в Будапеште не датирован, однако изучение шрифта оттиска позволило знатокам нижненемецкой библиографии К.Борхлингу и В.Клаузену заключить, что он изготовлен в типографии Бартоломея Готана около 1483-1484 года10. Печатник выпустил его в свет в Любеке.
«Сказание о Дракуле» в лейпцинском издании 1493 г.
Третьей широко известной русской переводной повестью, возникшей на рубеже XV и XVI столетий, была «Троянская история» одного из основателей сицилийской поэзии Гвидо де Колумна. Xрисанф Мефодиевич Лопарев (1862-1918) в свое время сличил один из древнерусских списков с латинским оригиналом — страсбургскими изданиями 1489 и 1493 годов11 — и нашел, что перевод в точности совпадает с оригиналом. По мнению Н.В.Геппенер, изучавшей список из собрания Мазурина (№ 368), перевод был сделан в Новгороде в конце XV столетия12.
Конечно, страсбургские издания также могли быть привезены в Новгород Бартоломеем Готаном. Но мы считаем необходимым назвать здесь нижненемецкое издание Гвидо де Колумна, выпущенное в свет в Любеке около 1478 года предшественником Готана — Лукашем Брандисом, из типографии которого вышла и нижненемецкая Псалтырь, бывшая в руках Дмитрия Герасимова.
К Готану может быть возведен и оригинал общеобразовательного сборника «Книга именуема Лусидариос, сиречь Златый бисер»13. В основе перевода лежит популярный в средние века сборник, автором которого считают писателей XI-XII веков Гонория Отенского или Ансельма Кентерберийского. «Луцидариус» был переведен в первой четверти XVI столетия неким Георгием, в котором некоторые исследователи видят Георгия Ивановича Токмакова (умер в 1578 года), автора повести о Выдропусской иконе Божьей матери.
Известно большое количество латинских изданий «Луцидариуса». Однако Николай Саввич Тихонравов (1832-1893) в свое время отметил, что наличие германизмов в русском тексте заставляет предполагать, что оригиналом его был не латинский, а немецкий текст14. Мы можем указать такое издание — оно было выпущено в свет в Любеке в 1485 году Матвеем Брандисом.
В заключение упомянем еще об одной переводной книге, оригиналом которой также является любекский инкунабул. Это один из первых на Руси медицинских трактатов — «Благопрохладный цветник». Нам известна копия 1616 года, однако в ней содержится ссылка на список 1534 года, а также, что самое главное, на оригинал: «А печатана была по приказу Стефана Андреева, сына правого писца, живущаего в царском граде Любке по Р. X. 1492 лета. Повелением же господина преосвященнаго Данила, митрополита всей Руси Божею милостью, книга сия проведена бысть с немецкого языка на словенский, а перевел полонянин Литовский, родом немчин, Любчанин... А преведена сия книга лета 7042 (то есть 1534)15». Немчин Любчанин — это земляк Бартоломея Готана Николай Булев.
Немецкий оригинал в этом случае может быть легко обнаружен. Стефан Андреев — любекский типограф Стефен Арндес, уже известный нам по роскошному нижненемецкому изданию Библии 1494 года. В 1492 году он напечатал труд Иоганна фон Кубе «Gaerde der Suntheit», который, бесспорно, является оригиналом нашего «Благопрохладного цветника». Книга эта также могла быть привезена на Русь Бартоломеем Готаном.
«Благопрохладный цветник», а год спустя и Толковая Псалтырь Брунона были переведены в Москве. Библиотеку Готана мог перевезти сюда, например, Дмитрий Герасимов, который уже в 1518 году вместе с толмачом Власом Игнатовым был в Москве и помогал Максиму Греку. Впоследствии библиотека могла влиться в царское книгохранилище.
Бартоломей Готан, приехав на Русь в 90-х годах. XV столетия, познакомил наших предков с нижненемецкой печатной книгой. Говоря о заслугах любекского типографа, не следует их переоценивать, поскольку, кроме Готана, у Москвы были и другие источники знакомства с зарубежной книгой. Если говорить о произведениях, отпечатанных в Германии, то и после Готана они поступали в Московское государство. Вместе с тем следует подчеркнуть, что на Руси бытовали не одни лишь немецкие печатные книги. Круг знаний наших предков в этой области был значительно шире. Не следует стремиться отыскивать корни русской печатной книги в каком-либо одном, тем более во вполне определенном месте. Влияния и заимствования в любой области человеческого знания многообразны и, что самое главное, взаимны. В истоках русского первопечатания можно выделить польскую, южнославянскую, немецкую, итальянскую, скандинавскую, чешскую струи. К тому же можно и должно говорить о влиянии нашего типографского дела на румынское, польское, болгарское, литовское, грузинское книгопечатание. Отдельные струи, берущие начало из разных источников и сливающиеся в единый поток, не одинаковы по своей силе. Это зависит, конечно, не от каких-то специфических особенностей каждого народа, а от определенных исторических условий, характерных для тех лет.
У нас нет никаких оснований говорить об особой роли немецкой печатной книги в формировании и развитии нашего типографского дела. Читателю это станет ясно из последующего изложения. Пока же упомянем помимо прочего чешское влияние на развитие русского книгопечатания.
Чешские печатные книги были достаточно широко распространены в XVI столетии на территории Западной и Юго-Западной Руси. Так, например, В.Флайшганс обнаружил в свое время в переплете западнорусской рукописи XV века лист двухстолбцового печатного текста на чешском языке — отрывок из книги «Spis о nemocech mornich» Яна Черного из общины чешских братьев, впервые изданной в 1506 году16. В составе одной рукописи Соловецкого монастыря встречается кирилловская транскрипция чешского текста — «предмлувы на Гербар доктора Фадеаша Гагка». Источник — известный «Herbare» Маттиоли, изданный в Праге в 1562 году Иржи Мелантрихом17.
Достаточно хорошо были знакомы наши предки также с итальянской и греческой печатной книгой XV-XVI столетий.
 |
|
Максим Грек и книгопечатание
Для пропаганды книгопечатания на Руси немало сделал Максим Грек. Подчеркивая его заслуги, мы, так же как в случае с Бартоломеем Готаном, хотели бы заранее оговориться, что и Максим не был для наших предков единственным источником знакомства с печатной продукцией стран Средиземноморья. Итальянские инкунабулы попадали в Москву задолго до приезда Максима. Их могли захватить с собой такие итальянские мастера, как Аристотель Фиораванти — строитель Успенского собора — или Алевиз Новый, воздвигший в 1505-1509 годах Архангельский собор. Привозили книги и московские посольства — вспомним письмо Дмитрия Герасимова Геннадию об «Осмочастной книге».
Доказательством весьма раннего знакомства русских с итальянской печатной книгой служат орнаментальные мотивы венецианских инкунабулов, использованные в московской рукописной книге. Уже в 90-х годах XV столетия московские художники книги были знакомы с «Календарем», вышедшим в 1476 году в венецианской типографии Эрхарда Ратдольта, Петруса Лозляйна и Бернгарда Пиктора, и с «Миссалом», напечатанным в 1490 году И. Баптистой де Сесса.
Орнаментальное убранство «Календаря» послужило одним из источников тем и сюжетов для художников книгописной мастерской Дионисия-Феодосия при оформлении «Слов Григория Богослова», — превосходно орнаментированной рукописи, датируемой 80-90 годами XV столетия18. Поле одной из страниц рукописи украшено исходящим из причудливой вазы стволом, обрамленным листьями и веточками с ягодами. Ствол завершен пышным цветком. Контуры орнамента довольно точно совпадают с аналогичным узором на одной из страниц упомянутого венецианского «Календаря». Русский мастер добавил сюда цветок, придающий сюжету удивительную завершенность. Внесенное им опушение листьев усилило декоративность. Самое же главное — яркая, но достаточно гармоничная окраска, отсутствовавшая в венецианском инкунабуле.
Из того же издания, а может быть, из «Миссала» 1490 года московский художник взял и нарядные буквицы, выполненные из перевитых сучковатых веток, которые богато украшены листьями и цветами. Любопытно, что тот же сюжет впоследствии использовали московские первопечатники Никифор Тарасиев и Невежа Тимофеев в Псалтыри 1568 года.
Широкий диапазон творческих связей московских орнаменталистов подтвердает тот факт, что в указанной рукописи использованы мотивы совсем иного происхождения — гравированные листы немецко-нидерландских граверов по металлу XV века.
Все вышесказанное убеждает в том, что москвичи познакомились с итальянской печатной книгой до того, как Максим Грек приехал на Русь. Однако он немало потрудился, чтобы знание это стало глубже.
О близости Максима Грека, в ту пору — Михаила Триволиса, к знаменитейшему издателю того времени Альду Пию Мануцию известно с его собственных слов. В рукописи Костромского Богоявленского монастыря (№ 829), сведения о которой были опубликованы П.М.Строевым19, дано любопытное объяснение типографской марки Альда, приведенное Максимом в письме к некоему Василию Михайловичу. Речь идет, скорее всего, о Василии Тучкове, человеке образованном и книжном, авторе известного жития Михаила Клопского.
«Велел еси мне, князь, государь мой, Василий Михайлович, сказати тебе, — пишет Максим, — что есть тлък знамению, его же видел еси в книзе печатней. Слыши же внятно: в Виниции был некый философ добре хытр, имя ему Алдус, а прозвище Мануциус, родом фрязин, отчеством римлянин; ветхаго Рима отрасль, грамоте и по-римскы и по-греческы добре горазд. Я его знал и видял в Виницеи и к нему часто хаживал книжным делом, а я тогда еще молод, в мирскых платьях. Тот Алдус Мануциус римлянин, по своей мудрости, замыслил себе таково премудрое замышление, вспоминая притчею сею всякому и властелю и невежду, како мочно им будет да получити вечный живот, аще истиною желают ему. И якорем убо являет утвръжение и крепость веры, рыбою же душу человечю, и учит нас притчею сею и говорит: как якорь железен крепит и утвръжает коорабль в море и избавляет его от всякыя беды морскых влънений и обуреваний, так деи и страх божий нелицемерен, твердо въдружен в душах человеческых, и всякой правде, истине заповедей божиих, избавляет их от всякыя напасти и козней видимых и невидимых враг. И как пак корабль без якоря не умеет избыти морскых обуреваний, но разбит погружаеться в бездну и пропадает, тем же делом и душя человеческаа, отринувши страха божия, еже есть делание всякыя правды, удобь обладаема бывает невидими врагы и погыбает прочее, отлучена бывши божия помощи»20.
«Календарь» Эрхарда Ратдольта 1476 г.
О близком знакомстве Максима Грека с Альдом Мануцием свидетельствует и другой источник XVI века — предисловие Андрея Михайловича Курбского к «Новому Маргариту».
Исследования И.Денисова, доктора философии католического университета в Лувене, прояснили обстоятельства жизни и деятельности Максима до его приезда в Москву21. Сегодня тезис о близости Грека и Альда можно считать окончательно доказанным. Имя прославленного издателя упоминается в немногих сохранившихся письмах Триволиса — в письме от марта 1500 года, адресованном Иоанну Грегоропулосу, и в письмах от 21 и 24 апреля 1504 года, адресованных Сципиону Картеромахосу. Михаил пишет о «нашем славном Альде», упоминает изданные им книги, в частности труд греческого врача Педания Диоскорида (около 40-х — около 90-х) «О лекарственных средствах».
Названо в письмах и другое имя — Захария Каллерги (умер после 1524 года), жившего в Венеции уроженца Крита. Здесь он прославился как писатель и как типограф, издавший в 1499-1516 годах в содружестве с Николасом Властосом несколько греческих книг. Михаил Триволис принимал участие в подготовке этих изданий. Имя Властоса также упоминается в письме Триволиса к Сципиону Картеромахосу от 21 апреля 1504 года. Михаил просит передать Николасу привет, из чего можно заключить, что он находился с типографом в дружеских отношениях.
Собираясь в далекую Московию, Максим Триволис, несомненно, захватил с собой небольшую библиотеку. Книги эти впоследствии были отобраны у приезжего грека, и тот жаловался на это митрополиту Иоасафу22. О том же он писал князю Петру Ивановичу Шуйскому: «Отдадите ми яже со мною оттуда (с Афона) пришедшия зде книги греческия»23. У Максима Грека, конечно, были альдины — издания Альда Мануция. Это удостоверяется приведенным выше письмом к В.М.Тучкову. Максим, по-видимому, имел с собой греческую Псалтырь, изданную Альдом в 1497-1498 годах.
В трудах Максима неоднократно встречаются цитаты, а также отсылки к трудам различных греческих авторов — Пифагора, Платона, Эпикура, Диагора, Сократа, Аристотеля, Гомера, Гесиода, Плутарха, Meнандра. Многие из них были изданы Альдом. Максим мог принимать участие в подготовке к печати всех этих изданий.
С.И.Абакумов отмечал, что высказывания Максима Грека по вопросам пунктуации, изложенные, в частности, в такой его работе, как «О грамотики инока Максима Грека Светогорца обявлено на тонкословие»24, сложились под влиянием греческой грамматики Константина Ласкариса25. Грамматика эта была впервые издана в Милане в 1476 году, а затем неоднократно переиздавалась. Выпускал ее и Альд Мануций (1495 год). Это издание определенно было привезено Максимом в Московское государство.
Имя «князя Василия Михайловича», которого отождествляют с В.М.Тучковым (последнему, как помнит читатель, адресовано послание о марке Альда), упоминается еще в одном письме Максима Грека. Максим препровождает своему корреспонденту «повести о Оригене и Аврааме и о Иове и Мелхиседеке», которые были переведены им «из книги греческыа философьскиа, глаголемыа Суидас»26. Максим послал Василию Михайловичу черновик своего перевода, который просил переписать и вернуть: «Аще полюбишь, государь князь Василий Михайлович, вели списати их себе на чистую тетратку, а черную ту опять отсли ко мне Бога ради, занеже и ини такоже пытают такыя вещи». Строки приоткрывают перед нами завесу над методами распространения полюбившихся книжникам XVI столетия произведений письменности. Книга «Суидас» — это, несомненно, греческий словарь «Суда», своего рода энциклопедия, составленная около 1000 года и впервые напечатанная в 1499 году в Милане Деметрием Халкондилом27. В 1514 году словарь был переиздан Альдом Мануцием, однако последнее издание вряд ли могло попасть в руки Максима, ибо он в это время выполнял миссионерские функции в Валахии, а два года спустя отправился в Московское государство. Переводы Максима Грека из «Суды» были популярны на Руси — сохранилось немало их списков.
Орнаментальное обрамление рукописных «Слов Григория Богослова»
Орнаментика греческих печатных книг, привезенных Максимом на Русь, оказала определенное, хотя и небольшое, влияние на художественное убранство древнерусской рукописной книги. Отсюда пришел к нам так называемый византийский вьюнок, чрезвычайно характерные образцы которого можно видеть в «Этимологикум магнум грекум», изданном друзьями Максима Триволиса — Каллерги и Властосом.
Говоря о типографских связях Максима Грека, следует вспомнить о том, что ему были известны пражские издания белорусского просветителя Франциска Скорины. Это обнаружил в 1988 году американский исследователь, заведующий славянским отделением библиотеки Гарвардского колледжа Хью М.Олмстед, отыскавший текстуальные совпадения в пражских Книгах Царств с написанным Максимом Греком «Сказанием о Голиафе»28.
Олмстед пытался установить возможность личной встречи Максима Грека с Франциском Скориной, полагая, что она могла состояться в период с марта 1518 года, когда Максим приехал в Москву, до ноября 1524 года, когда его лишили свободы. Скорина 15 декабря 1519 года выпустил в Праге Книгу Судей, а в 1522 году уже начал печатать в Вильне «Малую подорожную книжку». Время предполагаемой встречи, таким образом, сужается до 1520-1521 годов. Скорина в указанные годы служил в Вильне у епископа Яна из князей Литовских. Служба эта вряд ли допускала долговременные отлучки, поэтому мы скептически относимся к возможности личной встречи Максима Грека с белорусским просветителем. Но с книгами Скорины он, несомненно, был знаком.
Определенное влияние оказал Максим и на терминологию нашего первопечатания. Большинство терминов, бытовавших среди русских типографщиков, имеет итальянское происхождение. Среди терминов можно назвать наименования типографских рабочих: «тередорщик» (итальянское tiratorc) и «батыйщик» (battiore) — названия отдельных узлов и частей печатного стана: «пьям» (piano), «тимпан» (timpano), «фрашкет» (frascato) и т.д.29
Один из терминов итальянского происхождения употреблял еще сам Иван Федоров в послесловии к Часовнику 1565 года: «Штанба сиречь печатных книг дело». Слово восходит к итальянскому «stampa». Слова «штампа», «штампане» встречаются в послесловии к Псалтыри 1546 года Виченцо Вуковича и с небольшими изменениями бытуют в сербском языке вплоть до наших дней.
Влияние Максима Грека чувствуется и в ссылках послесловия Апостола 1564 года: «...в грекех, и в Венецыи, и во Фригии». С другой стороны, в этом случае нельзя не видеть и южнославянских влияний. В «Фригии» наши авторы, как правило, видят Италию по аналогии с многочисленными упоминаниями о «фрягах», «фряжском деле». На наш взгляд, здесь предпочтительнее говорить о «Фругии» и о «фругах» — так южные славяне называли французов. Французская традиция неоднократно подчеркивается в книгах южных славян.
Максим Грек мог быть и консультантом, советчиком первых наших типографов или их патрона, каковым нам хотелось бы видеть Сильвестра. Так и только так можно толковать вопрос об отношении Максима к возникновению книгопечатания в Москве. О практическом участии Грека в создании типографии говорить не приходится. И конечно же, у нас нет никаких оснований для того, чтобы видеть 85-летнего старца во главе первой русской типографии.
Нет и оснований преувеличивать роль просветительской деятельности Максима. Можно лишь осудить высказывания католического профессора И.Денисова о том, что Максим «облагодетельствовал русских» и что именно он «был распространителем света гуманизма и одним из тех, кто дал первый импульс искусству книгопечатания в далекой Москве». Однако деятельность Максима Грека естественно вливается в общее русло ознакомления москвичей с западной и средиземноморской печатной книгой.
|
|